Три года минуло с той поры, как Эдуарда и Марселу стали многодетными родителями. Детишки их уже заметно подросли. Марселинью исполнилось пять с половиной лет, Жуанинью и Алисии – четыре с половиной, а приемной Анжеле было около трех.
Вся эта пестрая компания требовала от Эдуарды и Марселу повседневных забот, любви и ласки, но они довольно легко и уверенно справлялись со своими родительскими обязанностями. Дети были им не в тягость, а в радость, и это ни у кого не вызывало сомнений. Все только удивлялись тем изменениям, которые произошли с Марселу и Эдуардой.
Она – прежде капризная, обидчивая, вспыхивавшая по любому поводу и не умевшая держать в узде свои эмоции, теперь была само спокойствие и рассудительность. Никто из детей никогда не слышал от нее гневного окрика или хотя бы раздраженной интонации. Даже когда им случалось расшалиться настолько, что они переворачивали в доме все вверх дном и няня не могла их унять, Эдуарда лишь делала страшные глаза, широко разводила руки и шла на детей с громким возгласом:
– А-а-а!.. Кого я сейчас поймаю?!
Дети тотчас же с визгом и хохотом бросались врассыпную, но убегали недалеко, потому что каждому хотелось, чтобы мамочка поймала его первым.
А Эдуарда, метнувшись то в одну, то в другую сторону, беспомощно разводила руками:
– Нет, никого не могу догнать! Эти дети бегают гораздо быстрее, чем я. Может, они меня поймают?
Это был главный поворот в игре, ради которого она затевалась и которого с нетерпением ждали все четверо малышей. Едва заслышав такой призыв, дети наперегонки бросались к любимой мамочке, облепляли ее со всех сторон, и счастливая Эдуарда, как хохлатка с широкими крыльями, обнимала своих чад всех вместе, целуя каждого в макушку, в носик, в лобик. А потом они, притихшие и обласканные, сидели, тесно прижавшись к маме, и слушали ее очередную сказку.
Не менее удивительным было и перерождение Марселу.
В этом любящем, заботливом, неистощимом на выдумки отце никто не смог бы узнать того эгоистичного, жесткого и суховатого бизнесмена, каким Марселу был еще не так давно. Многие, пытаясь объяснить такую метаморфозу, полагали, что в Марселу проснулся дремавший педагогический талант, и они, бесспорно, были правы. Но гораздо ближе к истине были те, кто считал, что в Марселу проснулась любовь, потому что только ей подвластно столь чудесное преображение.
С детьми Марселу вел себя примерно так же, как Эдуарда.
Стоило ему вернуться с работы, как малышня сразу же бросалась к нему со всех ног, а он приседал на корточки, позволяя детям взбираться на плечи, на руки, повисать у него на шее. А потом нес их всех на себе к широкому дивану, падал на него вместе с детишками, образуя кучу малу.
Навозившись вдоволь с отцом, дети наконец чинно усаживались вокруг него и наперебой рассказывали о том, что произошло с ними за день – во что играли, чему новому научились, – а также обращали к Марселу свои бесконечные «почему». И он с искренним интересом выслушивал каждого и терпеливо отвечал на все их вопросы.
– Папа, а ты где был сегодня? – спрашивал обычно Марселинью – самый старший и самый любознательный.
– Да, папа, расскажи, в какую работу ты работал! – подхватывали хором Жуанинью и Алисия.
И Марселу начинал с того, что объяснял им, как правильно следует говорить, а уже затем в доступной форме докладывал, где был и что видел, зачастую выдумывая какие-нибудь занимательные подробности, не существовавшие в действительности.
Ребятишки слушали его, затаив дыхание, с одинаково горящими глазенками, и в такие минуты Марселу казалось, что все четверо детей похожи друг на друга, как родные по крови братья и сестры.
Характеры у них, правда, были абсолютно разные, так же как и темпераменты.
Марселинью был мальчиком спокойным и уравновешенным. Он рано научился читать и очень неплохо рисовал – словом, пошел в папу Атилиу, чему тот был несказанно рад.
Жуанинью и Алисии больше нравились подвижные игры. Оба озорные и непоседливые, они то и дело затевали какие-нибудь проказы и, по шутливому выражению Марселу, представляли собой стихийное бедствие. Причем, когда родители или няня делали замечание одному из них, другой тотчас же вставал на его защиту и вступал в пререкания со старшими. А если один, падая, ушибал лоб или коленку, то ревели оба, да так громко, что на их ор сбегалась вся прислуга.
В таком поведении близняшек, конечно же, угадывались гены покойной Лауры, и это поначалу весьма раздражало и беспокоило Марселу. Он даже пытался воспитывать этих детей в большей строгости, нежели Марселинью.
– Я не хочу, чтобы они выросли такими же вздорными, как Лаура! – говорил он Эдуарде. – Мы с тобой просто не должны этого допустить! Ты, пожалуйста, будь с ними построже.
Эдуарда приходила в отчаяние от таких слов мужа. Ей было жалко и детишек, и Лауру, которая погибла, так и не увидев, как подрастают ее сын и дочь. Поэтому Эдуарда до хрипоты в голосе спорила с Марселу о методах воспитания.
– Жуанинью и Алисия – абсолютно нормальные дети, – твердила она. – Живые, подвижные. И все их проказы – от избытка энергии, а вовсе не от вздорности характера.
– Я это и сам вижу, – отвечал Марселу. – Но то, что сейчас нам кажется невинными шалостями, со временем может обернуться дерзостью и неуравновешенностью. Вспомни, какой была их мать…
– Их мать – я! И мне лучше знать, как воспитывать Алисию и Жуанинью! Поверь, я же их чувствую и понимаю всем сердцем. Они хорошие, добрые дети. Ласковые. Умненькие. И с ними – не соскучишься!
– Это уж точно! – добродушно улыбался Марселу.
– А то, что в них проявляется какая-то частичка Лауры, так это даже справедливо, – продолжала Эдуарда. – Нельзя же, чтобы человек ушел навсегда, не оставив никакого доброго следа. Ты вспомни, как меня сразу начинало колотить при одном упоминании о Лауре. Но после ее смерти эта неприязнь у меня прошла. И тебе надо разобраться в своих чувствах, а точнее – в своих комплексах!
– Что ты имеешь в виду?
– Ничего, кроме того, что сказала. Это твой комплекс, который ты должен изжить в себе, а не искать недостатки в Жуанинью и Алисии. Ведь ты до сих пор не можешь простить себе того вечера, когда пошел на поводу у Лауры и, уж извини, переспал с ней. Чувствуешь себя виноватым. Испытываешь досаду. И невольно переносишь ее на Жуанинью и Алисию.
Марселу вынужден был признать правоту жены.
– Какая же ты у меня тонкая и чуткая! – сказал он ей спустя некоторое время. – Лучше всякого психоаналитика разобралась в моих комплексах и помогла от них избавиться.
– Так мы же с тобой живем бок о бок столько лет! – улыбнулась в ответ она. – За это время уже можно научиться понимать друг друга. Как ты считаешь?
– Научиться понимать – можно, а вот изучить полностью – нельзя. Я в тебе до сих пор чуть ли не каждый день открываю что-то новое!
– И я в тебе – тоже! Наверное, так будет продолжаться всю нашу жизнь, и, по-моему, это замечательно!
– Да, это счастье, что мы с тобой нашли друг друга! – с нежностью произнес Марселу и поцеловал Эдуарду. – А дети у нас какие хорошие!.. Меня только Анжела немного беспокоит. Посмотри! Сегодня она подарила мне свой рисунок и пояснила: «Это я, а это – мой братик». Я спросил, как его зовут – Марселинью или Жуанинью, но она, как всегда, твердит одно и то же: «Просто братик». Неужели ей одиноко среди старших детей?
– Нет, это просто фантазия, – не разделила его беспокойства Эдуарда. – Я же тебе уже не раз объясняла. Она смотрит на Алисию и думает, что у каждой девочки должен быть брат-близнец, с которым можно было бы вот так же носиться по дому, кувыркаться и распевать песни, как это делает наша бойкая и шустрая парочка. Жуанинью и Алисия действительно чаще всего играют друг с другом, у них общие пристрастия. А Анжела больше тянется к Марселинью, но он все-таки значительно старше, и ему с ней иногда бывает скучно. Вот она и мечтает о братике, который бы подходил ей по возрасту.
– Так значит, ей все же одиноко?