По вечерам Масуд любил поговорить вполголоса со своими людьми. Той ночью речь зашла о новых формах терроризма и необычайной фантазии людей, создающих новые технологии. Масуд, привыкший к роли наставника, объяснял: «Сегодня террористы обладают все более изощренным оружием. Они могут использовать инфракрасные лампы и лазерные камеры…» Слушатели были впечатлены. Ведь сами они практически всегда пользовались только списанным оборудованием.
Полночи Масуд помогал по радиосвязи командующему Бисмулле Хану, который на севере Кабула с трудом отражал атаки талибов со стороны Джебел-уль-Сираджа. Когда он понял, что его стратегия удалась, то удалился в маленький домик на другой стороне реки, чтобы поужинать со своим старинным другом Масудом Халили, послом свободного Афганистана в Индии. Он попросил его приехать из Нью-Дели без особой причины, лишь из большого желания побыть рядом с другом.
В три часа ночи он прилег на тошак[5]. «Почитаем Хафиза», — предложил он Халили. Это уже вошло у него в привычку, чтобы расслабиться после тяжелого дня. Он обожал оды великого персидского поэта. По мусульманской традиции, надо открыть книгу наугад, и то, что ты прочтешь, считается вещим. Ночь была великолепна, начиналась осень. Халили взял книгу и открыл ее на таком стихе:
«Мир — это не что иное, как история — история разочарований, ухищрений, крови. Посмотри, ночь ждет ребенка. Ни ты, ни я, никто из нас не знает, кем будет этот ребенок. Это дитя, дитя ночи — завтрашний день. Никто не знает, что это будет за день. Каким он будет».
На следующий день ближе к полудню Зубайр пошел за двумя журналистами в гостевой дом. На них была обувь на толстой подошве, они взяли более громоздкую из своих двух камер. «Надо же, зачем надевать такую обувь, чтобы лишь пересечь двор, учитывая, что все здесь ходят в сандалиях? Зачем брать такую тяжелую камеру, если интервью продлится максимум четверть часа?» В коридоре Назрин перехватила его: «Мне нужно в деревню: я должна позвонить за границу и купить тунику. Ты можешь меня туда отвести?» У Зубайра не было никакого желания. Он по рации попросил Азима заняться этим, но тот отказался. Как шеф безопасности, он хотел присутствовать при интервью. Тогда Зубайр смирился — в конце концов, Азим был его боссом.
Через десять минут они были в деревне. Назрин звонила, когда затрещала рация Зубайра. И без пароля, как это обычно было у них принято в целях безопасности, раздался резкий голос: «Возвращайся немедленно».
Он быстро вернулся. Его сердце остановилось при виде столба дыма, поднимающегося над лагерем. Неужели талибы скинули бомбу на офис? Люди бежали во все стороны. Он помчался к офису, там все было кувырком. Азим умер на месте. Фахим растерянно смотрел на свои обгоревшие руки: «Моя камера взорвалась…» Дауд повторял безжизненным голосом:
— Все умерли.
— А господин Масуд?
Это было единственным по-настоящему важным на данный момент.
— Он пока жив.
Вертолет эвакуировал генерала в госпиталь Таджикистана. Зубайр с ужасом рассматривал комнату. Дым рассеивался, но остался едкий запах, от которого першило в горле. С помощью фонарика Зубайр исследовал каждый уголок комнаты. Большая камера марокканцев валялась на полу, микрофон остался стоять на столе — они не пострадали. Уцелело также кресло, в котором сидел Масуд. Но на уровне, где находилась его голова, в стене был острый металлический осколок.
Зубайр рассказал все по порядку. Офис был забит журналистами и друзьями. Масуд захотел, чтобы ему прочитали вопросы. Их было пятнадцать. Большинство касалось Бен Ладена: «Почему, будучи в Париже, вы сказали, что он преступник?», «Почему вы стали врагами?» Масуд нашел вопросы глупыми: «Это не журналистские вопросы…» Его друг Халили, тоже удивленный, спросил:
— На какую газету вы работаете?
— Я не журналист, — сказал Кассим, тот, что был в очках в круглой металлической оправе. Он задавал вопросы, его напарник снимал.
Недовольство сменилось чувством другого свойства.
— А кто же вы?
— Я представляю исламскую организацию. У нас базы в Лондоне, Париже и во всем мире.
Халили склонился к Масуду: «Они из стана наших врагов».
Масуд секунду помолчал. Его черты приняли выражение глубокой сосредоточенности, на лбу появились новые морщины. Затем он поднялся. Решение было принято: «Включите вашу камеру».
Халили услышал вздох, увидел надвигающийся на них глубокий голубоватый огонь. Он подумал: «Ты не животное, чтобы плакать или кричать. Скажи что-нибудь святое — ты умеешь».