Двумя днями раньше я была в Душанбе, в Таджикистане, где правительство Северного Альянса под руководством Масуда выдавало визы и разрешения журналистам проникнуть в Панджшир — единственную афганскую провинцию, свободную от талибов. Тогда в первый раз в жизни я летела вертолетом. Машина русского производства доставила меня в Роджа-Бауддин, последний форпост генерала Масуда на самом севере Афганистана. В настоящий момент я направлялась для встречи с ним южнее — в Сангану.
Старый Ми-8, раскачиваясь, оторвался от земли. На какое-то мгновение замер, затем клюнул носом и поднялся в воздух, наполняя его ревом винтов. Сидя рядом с пилотом, я видела, как отдалялось и уменьшалось все то, что так впечатлило меня двумя днями раньше по приезде в Роджа-Бауддин. Военные, сновавшие вокруг вертолетной взлетной полосы, саманные дома-крепости, похожие на замки из песка на каменистом морском берегу, развевающиеся шатры палаточных деревень, где скапливались тысячи беженцев, покинувших осажденный Кабул. Все это постепенно исчезло, растворяясь в желтых и коричневых оттенках камней. И мы проникли в скалистые ущелья Панджшира.
Мы пролетали над настоящими сокровищами земли. Прямо под нами текла бурная горная река. Вдоль ее берегов можно было различить ивы и кусты ежевики, иногда узенькие пляжи из гальки. Потом скалы расступились, открыв величественную картину высоких панджширских вершин — гордых, недосягаемых, достигающих высоты в 6 тысяч метров. Теперь мы пролетали над небольшими живописными горами. Схватив камеру, я снимала свои первые афганские кадры.
Я была зачарована. Через крупный план видоискателя я смотрела на склоны гор, покрытые до середины посадками овощных культур. Казалось, чья-то деликатная, чуть дрожащая рука провела границы между участками, где росли овощи. Крестьяне работали, сидя на корточках.
Внезапно всплыли во всем своем величии позабытые картинки. Я была потрясена. Размеренные движения крестьян, ручей, текущий в долине, и яркий солнечный свет над всем этим воскресили в памяти однажды увиденные знаки моей судьбы.
Как по волшебству, исчезли все плохие воспоминания, серость дней в Нанси, мои сомнения и ошибки. Я приехала туда, где что-то меня ждало. Мне было наплевать на залатанный вертолет, в котором я летела. Страх возможного падения был начисто забыт. Никаких дурных предчувствий, лишь огромное возбуждение, которое стирало все пережитое мной до этих пор.
Мне был 41 год, я не была ни авантюристкой, ни сорвиголовой. И если я оказалась здесь, в этом тесном стареньком вертолете воздушных сил генерала Масуда, то только потому, что очень этого хотела. Это была рискованная, новая для меня ситуация; для кого-то — редкая; непостижимая для людей той среды, в которой я родилась. Мне кажется, подумай я об этом тогда, услышала бы ворчливый голос отца. Этого было бы достаточно, чтобы сделать все наоборот.
Самоанализ — не мой конек. Зачем рыться на старых чердаках? Их темные уголки, а также боязнь встретить там нежелательные фантомы пугают меня. Я люблю свет. Однако, если говорить откровенно, истинная причина моего присутствия на афганской передовой кроется гораздо глубже. Это произошло раньше, чем я узнала о генерале Масуде и войне в Афганистане. Истоки — в одном из далеких весенних вечеров, когда маленькая непоседливая девочка потеряла свою детскую беззаботность.
Я родилась в первый день января в Бурже, городе Центральной Франции. Мои родители были булочниками, это тяжелая профессия. Короткие ночи, изнурительные дни. Они поженились практически детьми сразу после войны. Сначала родился брат, через пять лет после него появилась я, пухлая и упрямая. Каждое утро, когда мы с братом спали, прижавшись, в одной кровати над родительской лавкой, один и тот же сладкий запах свеженьких круассанов наполнял улицу, поднимался до нашего окна и будил нас, ласково щекоча ноздри.
Насколько я могу судить, моя мать была женщиной неприметной: я не помню, чтобы она когда-либо занималась собой, прихорашивалась для себя или для моего отца. Он же — ее полная противоположность: красив, опрятен, высок, силен, громогласен. Я так и вижу его, вальсирующего с огромными чанами теста и приказывающего ученикам поторапливаться. Женщины вились вокруг этого победителя, и он не заставлял себя долго упрашивать. Он любил устраивать холостяцкие мальчишники. Мы частенько слышали, как родители кричали друг на друга.
Энергии у меня было полно. Для моего возраста и роста даже слишком. Я шла напролом, бежала, болтала, спрашивала, пела, ничего не доделывая до конца. «Брижитт, ты невыносима! — повторяла мать. — Твой брат намного милей тебя». Я его сильно раздражала, своего старшего братца. Гнев делал его злым, а для убийственных слов нет возраста, особенно таких ранящих, что даже наедине с собой я не могу повторить их. Хотя нет, есть одна фраза, которую он часто выкрикивал мне в лицо: «Ты лишь жалкий выкидыш!» Короче говоря, я была оторвой, но никто не искал причину этого.