Самый маленький, тот, который разбил мне сердце, лежа в своей висячей люльке, в мой первый приезд, рос в горах. Я стала для него поставщиком конфет всех цветов радуги. Мать трясла ими перед ним, приговаривая «Брижитт», так часто, что он пребывал в полной уверенности, будто эти сладкие штуки так и называются. Как только он видел одну из них, он расширял глаза и протягивал свои пухленькие ручки, шепелявя: «Бихитт». Эта мозаика из маленьких кусочков счастья постепенно складывалась в картину под названием «семейная жизнь».
Судьба подарила Шахзаде шестерых мальчиков и одну девочку. Когда я была в деревне, она не отходила от матери. Красивая тринадцатилетняя пуштунка, очень застенчивая. Разговаривая с ее отцом, я узнала, что она никогда не ходила в школу. Шахзада построил школы в Нангархаре, одобрил мою работу с женщинами-операторами, женился на образованной женщине, а его родная дочь не умела ни читать, ни писать. «Это не в наших традициях», — сказал он, чтобы положить конец дискуссии. Я не отступала: «По крайней мере, я надеюсь, она не выйдет вскоре замуж!» Он ответил: «Она давно обещана парню из нашего племени. Мы выдадим ее через три года». Три года — это уже что-то. Три года, за которые я, может быть, научу ее писать и читать в нашем новом доме в Гуште. Ведь я уже начала брать уроки пушту. В любом случае я пообещала это себе.
Шахзада был открыт прогрессу — при условии вливания малыми дозами, без риска поколебать общее равновесие. Из-за языкового барьера мы еще не обсуждали роль женщины в обществе. Я воспользовалась приездом Мерхии в Джелалабад, чтобы затронуть эту тему. В офисах Министерства по делам племен были одни мужчины и ни одной женщины. «А ведь они прекрасно могут вести счета, писать письма…» — заметила я ему. Он нахмурил брови, задумался, пытаясь ответить мне так, чтобы я поняла: «Губернатор просил нас об этом, но менталитет здесь еще не тот. Люди не готовы. Нехорошо резко внедрять в наше общество ваше равенство между мужчинами и женщинами. Ты представляешь здесь женщин, работающих за компьютером, и мужчин, сидящих рядом и рассматривающих их, словно диковинных зверей?» В Кабуле — да, там все по-другому. Но здесь… Он не был уверен в поведении здешних мужчин. Может быть, позже, благодаря воспитанию в школе, сказал он. Потом он высказал опасение, несомненно, имеющее право на существование: «Ты отдаешь себе отчет, что, если женщина подвергнется домогательствам со стороны коллеги-мужчины, это может развязать войну между двумя племенами? Вот что может произойти».
Афганская женщина-пуштунка — самое ценное имущество, которое мужчина должен охранять от всевозможных посягательств. Но это имущество продают, покупают, обменивают. В некоторых конфликтах, в которых погибают мужчины, семье врага дарят женщину, чтобы остановить дальнейшие преступления. Он и сам прибегал к этому способу четыре или пять раз…
Я раз и навсегда обещала себе не делать ему замечаний по поводу его культуры. Это не моя роль, я предпочитала лучше и глубже понять ее. Но на этот раз я забыла об осторожности и вскрикнула: «Это ужасно!» Он покрутил кистью. Этот грациозный и живой афганский жест открывает кавычки в разговоре: «В любом случае девушка должна выйти замуж, рано или поздно». Я не верила своим ушам: «Ты представляешь, что чувствует такая женщина?» Я была шокирована, и больше всего тем фактом, что он мог приговорить девушку к такой участи. Он добавил, чтобы утихомирить меня: «Конечно, когда девушка придет в дом, ее встретят плохо. Ведь ее новая семья, возможно, потеряла двух-трех человек в конфликте. Ей будет трудно первые два-три года, потом все успокоится».