Войдя в низкую, плохо освещенную комнату, Мерлен сразу понял враждебное настроение товарищей. Фукье-Тенвиль, окруженный приверженцами, восседал на одном из двух имевшихся в комнате стульев. На столе стояли стаканы, наполненные картофельным спиртом. На всех присутствующих были черные блузы и потертые штаны — характерный костюм санкюлотов. Головы членов клуба украшал неизменный фригийский колпак с трехцветной кокардой.
На приветствие вошедшего Мерлена отвечали насмешками и злобными взглядами. Один из патриотов, широкоплечий гигант, подкатив пустой бочонок к столику Мерлена, уселся против него.
— Берегись, гражданин Ленуар, — со злой усмешкой сказал Фукье-Тенвиль, — гражданин депутат Мерлен еще, чего доброго, арестует тебя вместо депутата Деруледа, которого упустил сегодня.
— Ничего! Я не боюсь! — ответил Ленуар. — Гражданин Мерлен для этого слишком большой аристократ. Его руки слишком чисты дня грязной работы республики. Не так ли, господин Мерлен?
— Мой патриотизм слишком хорошо известен и не боится никаких нападок завистливых врагов, а что касается обыска в доме гражданина Деруледа, то мне было сказано, что имеются улики, тогда как их там не оказалось.
— Истинный патриотизм, как его понимает истый якобинец, сам измышляет необходимые улики.
Взрыв восклицания «Да здравствует свобода!» приветствовал замечание подстрекателя.
— И как вы не поняли, что женщина просто посмеялась над вами? — продолжал ободренный Ленуар.
Мерлен побагровел от злости.
— Как я не понял? — пробормотал он. — Да ведь эта женщина сама донесла на него.
Грубый хохот был ответом на эту слабую самозащиту.
— По вашему закону, гражданин депутат Мерлен, — саркастически заметил Фукье-Тенвиль, — подозрение в измене есть уже преступление против республики. Очевидно, издавать закон куда легче, чем повиноваться ему.
— Но что же я мог сделать?
Оттолкнув от себя пустой бочонок, гигант Ленуар встал, полный презрения к Мерлену.
— Он еще спрашивает, что ему было делать! Братья, друзья! Гражданин депутат находит в печке обгоревшую бумагу, разорванный портфель, в котором, очевидно, были документы, и все-таки еще спрашивает, что ему было делать!
— Девушка созналась, что это были ее письма.
— Да, настоящий патриот нашел бы бумаги в комнате Деруледа, а не у женщины! В руках преданного слуги республики не все документы были бы уничтожены, он нашел бы хоть одно письмо, адресованное вдове Капета[1], и оно послужило бы достаточной уликой против Деруледа. Изменник тот, кто оставляет на свободе врагов отечества только из страха перед яростью черни.
Энтузиазм Ленуара нашел себе отклик, посыпались невообразимая брань и сквернословие.
Во время пылкой речи Ленуара один Фукье-Тенвиль не проронил ни слова. Он молча наблюдал за оратором, сумевшим привлечь на свою сторону слушателей. Наконец не выдержал:
— Говорить-то легко, гражданин Ленуар, — так, кажется, вас зовут? Однако среди нас вы почти чужой и еще ничем не доказали республике, что можете похвалиться не только словами, но и делами.
— Без слов не было бы и дела, гражданин Тенвиль, — вас так, кажется, зовут? — с усмешкой возразил Ленуар. — Вот все вы осуждаете гражданина Мерлена за то, что он дал себя одурачить, я, признаюсь, также разделяю ваше мнение, но…
— Черт возьми! В чем же в таком случае ваше «но»? — заметил Тенвиль, когда он сделал паузу, как бы желая собраться с мыслями.
Придвинув свой бочонок к столу, Ленуар уселся против Тенвиля и группы якобинцев. Нагоревшая сальная свеча отчетливо нарисовала на стене тень его большой головы во фригийском колпаке и широких плеч в рваной вязаной фуфайке с отложным воротником.
— Ведь всем нам известно, что гражданин Дерулед — изменник, не так ли? — обратился он к присутствующим.
— Да, да! — раздалось со всех сторон.
— Так решим по числу голосов: смерть или свобода.
— Смерть, смерть! — закричали все кругом, и двенадцать рук поднялись вверх, требуя смерти депутата Деруледа.
— Итак, остается только решить, как привести в исполнение наше решение.
Увидев такой счастливый для себя исход, Мерлен ободрился и тоже придвинул свой бочонок к столу.
— Что же вы нам посоветуете? — обратился он к Ленуару.
— Мы все, кажется, того мнения, что было бы неосторожно дозволить судить гражданина депутата Деруледа без ярких вещественных доказательств. Чернь боготворит его. Пока он свободный человек, притом, как я полагаю, он далеко не глуп; дня через два он улизнет из Франции, отлично понимая, что если останется, то вместе с его утерянной популярностью придет конец и его земному благополучию.