Вновь воцарилось молчание. Журналист смотрел, как вращается пленка в его магнитофоне.
— Почему же задержали именно вас? — спросил он наконец у Фергюсона.
— Я там очень кстати оказался. Кроме того, я чернокожий и у меня зеленая машина. У меня та же группа крови, хотя это выяснилось только потом… Но в первую очередь местное население, я имею в виду белое местное население, было в ярости и требовало жертву. Вот тут-то я и подвернулся. Прекрасный козел отпущения!
— На вашем месте любой стал бы изображать из себя жертву.
Сверкнув глазами, Фергюсон расправил плечи и сжал кулаки, но тут же поборол гнев и взял себя в руки:
— Меня там всегда ненавидели. Ведь я не был тупым, немытым негром, а к другим неграм они не привыкли. Они ненавидели меня за то, что я окончил колледж. За то, что я жил в большом городе, пока они прозябали в своей грязной дыре. Они знали меня и ненавидели меня за то, каким я был, и за то, каким я собирался стать.
Кауэрт хотел было задать еще один вопрос, но в этот момент Фергюсон схватился обеими руками за край стола и заговорил срывающимся голосом. Журналист видел, что его собеседник кипит от ярости: на шее напряглись жилы, к лицу прилила кровь. Было очевидно, что Фергюсон борется с самим собой, стараясь не потерять самообладания. Журналист даже подумал, что не хотел бы встретиться лицом к лицу с пришедшим в ярость Фергюсоном, окажись тот на свободе.
— Поезжайте туда! Поезжайте в округ Эскамбиа и посмотрите, что представляет собой Пачула. Это в двадцати-тридцати милях к югу от Алабамы. Пятьдесят лет назад меня бы там просто вздернули на первом столбе. На моих палачах были бы белые балахоны с остроконечными капюшонами, а в руках они держали бы горящие кресты. Времена меняются, — с горечью в голосе добавил Фергюсон, — но не слишком быстро. Теперь меня не просто повесят, а казнят со всеми полагающимися церемониями. Суд. Адвокат. Присяжные. Конституционные права и все такое прочее. Меня не просто линчуют, а линчуют в полном соответствии с буквой закона. Поезжайте туда, мистер белый репортер. Поезжайте, задайте несколько вопросов, и сами все увидите. Вы думаете, мы живем в девяностых годах двадцатого века? Поезжайте в Пачулу! Там вы убедитесь в том, что время не везде идет с одинаковой скоростью.
Откинувшись на спинку стула, Фергюсон сверлил Кауэрта гневным взглядом.
Помещение, в котором они находились, внезапно показалось Кауэрту невыносимо маленьким, и он подумал о том, что его статья будет посвящена узникам крошечных помещений.
Тем временем Фергюсон снова заговорил:
— Мистер Кауэрт, неужели вы действительно думаете, что Пачула ничем не отличается от Майами?
— Я так не думаю.
— И правильно делаете. Знаете, что забавнее всего? Если бы я совершил такое преступление — а я его, поверьте, не совершал, — так вот, если бы я совершил такое преступление в Майами и против меня были бы такие же жалкие улики, в обмен на чистосердечное признание меня наверняка признали бы виновным в убийстве без отягчающих обстоятельств и дали бы срок от пяти лет до пожизненного заключения. А может, и всего четыре года. Да и то только в том случае, если мой защитник не добился бы моего оправдания. А он наверняка его добился бы. Посудите сами: я не был судим, я окончил колледж, меня ждало неплохое будущее. А у них совсем нет улик! Как вы думаете, мистер Кауэрт, произошло бы так в Майами?
— В Майами? Может, и произошло бы. В обмен на чистосердечное признание — даже наверняка.
— А в Пачуле в обмен на мое «чистосердечное признание» меня наверняка ждал смертный приговор.
— Таковы гримасы правосудия.
— К черту гримасы правосудия! Кроме того, я не совершал никакого преступления. Я не изображаю из себя праведника. В Ньюарке подростком я пару раз вел себя не совсем примерно. И в Пачуле тоже. Можете навести об этом справки. Но эту девочку я не убивал! — Замолчав, Фергюсон перевел дух и добавил: — Я знаю, кто ее на самом деле убил.
От такой новости у Кауэрта отвисла челюсть, и он с трудом выдавил:
— Выкладывайте! Кто и как?
Фергюсон заерзал на стуле. На его лице мелькнуло нечто, отдаленно напоминающее ухмылку, но больше походящее на злобный оскал. Кауэрт почувствовал, что царившая в помещении атмосфера праведного негодования внезапно испарилась. За несколько секунд Фергюсон изменился так же неузнаваемо, как он менялся, когда в начале их разговора имитировал разные манеры речи.
— Пока не могу.
— Не валяйте дурака!.. — с деланым раздражением в голосе начал Кауэрт, но Фергюсон его перебил:
— Я вам все обязательно скажу, но только тогда, когда вы мне поверите.