— Человек… Человек… Человек… Человек… — на разные голоса за гомонила вьюга. — Что тут делает человек?
Стиву казалось, что он видит в мечущемся вокруг него снегу лица, тельца, крылышки.
— Давайте не отпускать его… Не отпускать… Завьюжить… Закружить… — бормотали, верещали, говорили и гомонили голоса, от чего у Стива начинала болеть голова.
— Нет, — послышался отчетливый голос.
— Нет?.. Нет?.. Нет?.. — разочарованно вопрошали гомонящие маленькие феи, которые стали почти видимыми, мелькали слюдяными крылышками, виднелись их маленькие тела в ледяных нарядах.
— Он пришел просить, — пояснил невидимый голос кого-то властного, старшего в этой толпе.
— Просить? Так проси! Проси! Проси! — загомонили вновь феи. — Проси Старшего, человек!
— Я пришел за памятью своего нареченного, — четко произнес Стив, хотя думал, что в вое ветра и мельтешении снега и маленьких крылатых созданий, его не услышат.
— Памятью? Памятью. Памятью? Памятью, — спрашивали и отвечали друг другу феи. — Нареченного! Нареченного! Нареченного! Нареченного!
От гомона и воя ветра Стив думал, что оглохнет, но внезапно наступила тишина, хотя метель никуда не делась, но она словно обтекала Стива, просто не давая ему двинуться с места, оставив на пятачке посреди леса.
— И что ты готов отдать за память нареченного? — вновь властно произнес голос.
— Все, что угодно, — бездумно ответил Стив, потому что не представлял, что может быть нужно феям. Но он действительно готов был на все, лишь бы память Баки вернулась к нему.
— Что угодно! Что угодно! Что угодно! Что угодно! — снова взорвались визгами маленькие феи, кружившие вокруг него вместе с метелью, теперь проявляясь все явственнее. — Он готов! Готов! Готов! Готов!
— И что же угодно мне, — голос явно издевательски размышлял. — паладин Жизни?
— Паладин? Паладин. Паладин? Паладин, — гомонили вокруг, все усиливая чувство опасности головную боль. — Жизни! Жизни! Жизни! Жизни!
Стиву казалось, что мелкие твари, по крайней мере те, что стояли на снегу, прыгали с каждым словом и хлопали в ладоши.
— Ты не спросишь, кто мой нареченный? — проявил чудеса сообразительности Стив, не представляя, как феи помнят каждого, кого завьюжили и закружили в своих лесах.
— Я знаю, кто твой нареченный, — ответил голос гневно, словно его обвинили в чем-то позорном.
— Он знает! Знает! Знает! Знает! — тут же поддержали мелкие феи.
— Молчать! — рявкнул голос и вокруг наступила тишина. — Значит, все, что угодно. Мне угодна твоя вера, паладин!
— Его вера! Вера! Вера! Вера! — взорвались восторгом феи, а Стив обомлел.
Он не представлял, что веру вообще можно забрать, уверенный, что это что-то присущее только ему, нечто эфемерное, что нельзя никак потрогать, но то, что есть у него, что у него на двоих с богом, ведь он верит и бог отвечает ему. И отдать веру, значит перечеркнуть всю свою жизнь, перестать быть тем, кто он есть. И Стив понял, что он готов умереть ради Баки, забыть себя, но не перестать быть собой, не предать, потому что отдать свою веру, значит предать ее, предать своего бога, а на это он был не готов пойти.
— Что ж, человек, — снова заговорил голос, а потом к нему вышел высокий мужчина в одеждах из снега и льда, с мертвенно-бледной кожей. — Приходи за памятью своего нареченного, когда будешь готов, а сейчас уходи, пока мы не пригласили тебя в гости.
— В гости! В гости! В гости! В гости! — опять заверещали феи, медленно пропадая, а метель все усиливалась, снег слепил, ветер норовил сбить с ног, но подталкивал, казалось, туда, где был ведьмин круг. Стива закружило, замело, завьюжил, а потом просто кинуло куда-то в снег, и все пропало.
Стив тяжело поднялся, почему-то уверенный, что он уже в своем мире, и глянул на небо, где солнце почти село. Он прикинул, что прошло не больше часа, как они говорили, только почему-то снегу было не по щиколотку, как он шел сюда, а сильно выше колена. Он подумал, что это намело той метелью, которой закружили его феи, и поспешил домой, где, он чувствовал, как ждал и волновался Баки.
Стив брел по глубокому снегу, понимая, что ходил зря, что не смог сделать для Баки всего, чего тот заслуживал, что, если бы отдал веру, возненавидел бы себя, а потом и Баки, хотя невозможно было ненавидеть нареченного, но ненависть и отвращение к себе отравили бы их отношения, и Стив бы просто тихо ушел однажды, потому что не смог бы так жить. И умереть был бы не в силах, потому что тогда сделал бы Баки еще больнее. Он не думал о том, что Баки не захотел бы отпускать его, что, будь у него память, он бы сделал для Стива все и даже больше, чтобы он снова смог жить как раньше. Но ничего не случилось, Стив не расстался со своей верой, хотя поверить всегда можно было и заново. Он уже кинулся было обратно, но почувствовал, как волнение Баки усиливалось, он словно метался, злился, и почему-то казалось, что он сейчас как зверь в клетке.
Стив спешил, как мог, но добрался до дому только поздним вечером, и сразу же увидел на крыльце Баки, который стоял босой, в одной рубахе и холщовых штанах. Стоял, глядя в темноту, точно зная, что сейчас он появится.
Стив спрыгнул со своего коня и побежал к Баки, который поймал его в свои объятия, но радость, счастье снова быть рядом были омрачены тревогой и злостью.
— Что? Что ты им отдал? — резко оторвав его от себя и встряхнув, спросил Баки. Кожа его была холодной, он явно стоял тут давно.
— Ничего, — обреченно ответил Стив, ему почему-то было стыдно за то, что ходил-ходил, да ничего не выходил.
— Боги, — Баки облегченно выдохнул, стискивая его в объятиях. — Значит, только месяц твоей жизни. Слава всем богам, только месяц, — бормотал он, затаскивая ничего не понимающего Стива в дом.
— Какой месяц, Баки, о чем ты? — спросил Стив, скидывая с себя плащ, и верхнюю одежду.
— Тебя не было месяц, — пояснил Баки, когда они прошли в кухню, где жарко топилась печь, и Баки выставил перед Стивом нехитрую снедь. — Стив, тебя не было целый месяц. Я думал, что сойду с ума, что они забрали у меня тебя насовсем. Сейчас уже декабрь, Стив. Тебя искал Николас, Фил, да тебя все искали, кому не лень, а я, как идиот, говорил, что не знаю, где ты. Люди стали думать, что я убил тебя и закопал где-нибудь. Или что ты отправился в поход против Александра один и сгинул. Кто-то говорил, что ты просто сбежал от меня. Феи. Как ты мог, Стив?
— Прости меня, — Стив подошел к нему и обнял, прижимая к себе, и Баки изогнулся, притискиваясь плотнее. — Прости. Они просили мою веру в обмен на твою память, и я не смог.
— О, Боги, — Баки посмотрел в глаза Стиву. — Какой ты идиот, даром, что паладин. Мне не нужна моя память, чтобы любить тебя, потому что я чувствую, что люблю. Десять лет с тобой, которых я не помню, это, конечно, большая потеря, но не такая, ради которой стоит ломать себя. Стив, я ждал тебя целый месяц.
И Стив почувствовал, как Баки пробирается ему под рубаху холодными, но такими желанными руками, и тоже почувствовал, как на него навалилось время разлуки, хотя для него и не прошло этого месяца, он чувствовал, как скучал Баки, и этого хватало, чтобы тоже страшно соскучиться. Он прижал Баки к стене, впиваясь в губы жадным поцелуем, почувствовал, как ему отвечают, как Баки потащил с него рубаху, и Стив тут же скинул ее, выпутав из рубахи самого Баки, он тут же сдернул с него штаны и опустился на колени, вбирая в рот уже восставшую плоть. Он чувствовал, как Баки хочет его, жаждет, как обе руки легли ему на голову, запутываясь пальцами в волосах. Баки застонал, подавшись бедрами, и Стив взял глубже, до самого горла, чувствуя, как Баки бессознательно тянет его за волосы, побуждая двигаться. Стив обхватил руками его бедра и принялся ласкать его ртом, слушая полузадушенные стоны. Он раздвинул ягодицы Баки ладонями, касаясь пальцами сжатого входа. Помня, что где-то под лавкой стоит бутылка с маслом, он попытался нашарить ее, не отрываясь от своего занятия, что-то громыхнуло, перевернулось, и в воздухе запахло льняным маслом, которое потекло по полу, но Стиву было все равно, он прост измазал в нем пальцы, снова касаясь ими входа Баки, проникая внутрь пачкая его маслом. Баки застонал, подаваясь назад, на его палец.