Он вспоминал, как Баки ставил дом для них, когда Стив обучался в обители Жизни, как они стремились друг к другу, зная, что скоро ученичество закончится, и можно будет быть вместе столько, сколько захочется. Чтобы быть ближе к Стиву, Баки поселился рядом с обителью и приходил заниматься фехтованием у мастера меча. Он бы, может быть, тоже стал бы паладином, но не верил он истово, не хотел бог даровать ему силу. А Стив верил. И разрывался между верой и долгом, и своей любовью к Баки. Но бог сам выбрал для него нареченного, поэтому, Стив был уверен, простит, если не все время свое он будет посвящать ему.
Воспоминания медленно, плавно, перетекли на их первую ночь. Стива тогда бог одарил силой, привел к нему коня, что навсегда становился только его, которого можно было призвать в любом месте, чтобы отправиться в путь. Баки был рад за Стива, счастлив, что сбылась мечта его нареченного, обратил бог на него свой взор, одарил. Баки тогда заключил его в объятия, поцеловал почти целомудренно, а потом шепнув “сегодня”, начал раздеваться.
— Пойдем, мой паладин, — говорил он, стоя в одних штанах, потянув Стива за руку в спальню, — познаем радость нареченных быть ближе, чем кто бы то ни было.
И Стив пошел, словно завороженный, глядя на Баки во все глаза, потому что таким: горящим, мягким, плавным, он его еще не видел. Но каким же он был желанным для Стива. Всегда, даже когда они еще не знали ничего о плотской любви.
— С тобой все, что угодно, любовь моя, — шепнул он Баки на ухо, обнимая, сжимая в объятиях.
Стив вспоминал тепло кожи Баки, нежность его рук, податливость тела, как впервые их накрыло наслаждением, обоих одновременно, словно каждый чувствовал за двоих. Он часто вспоминал об этом, просто о них, но сейчас от этих воспоминаний было в разы больнее, потому что Баки снова был рядом, но еще дальше, чем, когда Стив считал его мертвым.
Стив смывал с себя мыло, когда в купальню постучали.
— Да, — он даже не подумал прикрыться, только повернулся спиной, и услышал, как открылась и закрылась дверь.
— Вода еще осталась? — услышал он голос Баки, и кадушка, из которой он обливался, чуть не выпала из рук.
— Д-да, — запнулся он, не поворачиваясь, слыша, как шуршит одежда, понимая, что Баки раздевается.
Стив до дрожи в руках хотел обернуться, увидеть его снова, но стоял, замерев, боясь посмотреть на самого любимого, самого желанного человека на свете, который его даже не помнил.
— Надеюсь, я тебе не помешал, — сказал Баки, и Стив почувствовал, как тот подошел к нему совсем близко, еще чуть-чуть, и можно будет коснуться, но он обещал не касаться. Но, боги свидетели, как тяжело это ему давалось.
— Нет, что ты. Я уже все, — нашел в себе силы обернуться Стив, видя совершенно обнаженного Баки близко-близко. Левая рука его, та, на плече которой была метка, оказалась вся из металла, словно пластинчатый доспех, и Баки легко управлялся ею. Так, что Стив посмотрел завороженно, но быстро отвел взгляд, который пошел уже путешествовать по обнаженному телу, будя непрошенные воспоминания, будоража душу и плоть Стива. Он быстро обтерся и поспешил одеться, пока Баки самозабвенно купался, совершенно не обращая на него внимания. Несколько брызг попало на Стива, и тот с ужасом понял, что его Баки, всегда любивший тепло, мылся в ледяной воде, даже не замечая этого.
— Тебе не холодно? — все же спросил его Стив, потому что не мог не спросить. Он хотел заботиться о нем, все, что угодно, лишь бы его нареченному было хорошо.
— Может ли быть холодно тому, кому подвластен холод? — качнул головой Баки, и в купальне резко стало холодно, а с потолка посыпались хлопья снега.
Стив поежился, не представляя, что нужно было сделать с его Баки, чтобы он стал таким: холодным, слишком спокойным, отрешенным. Но это все равно был его Баки, каким бы его не сделали эти восемь лет разлуки.
Стив тихо вышел, ничего не сказав, оставив своего нареченного в выстуженной им купальне.
Поужинали в молчании, от чего у Стива тянуло где-то в душе, потому что Баки никогда не был таким молчаливым, но приходилось мириться с этим. И Стив не уставал благодарить бога за то, что второй шанс у него есть, что Баки снова рядом, и пусть памяти его нет, для Стива это было не важно, важен был только Баки, пусть он теперь может заморозить реку в разгар июльского полудня. Это было не важно.
— Ты будешь ложиться? — наконец спросил Баки Стив, когда молчать уже не было никаких сил, а Баки сидел у окна и смотрел на небо, будто хотел найти там что-то, ведомое только ему одному.
— Ложись, я не сбегу, — ответил ему нареченный. — Я держу слово.
Стив лег, закрыв глаза, и провалился в сон-воспоминание про них с Баки.
— Я люблю тебя, — говорил Стив, лежа на груди Баки. — Я так счастлив, что ты у меня есть.
Рядом с Баки у него до сих пор дыхание перехватывало, так он любил его, так восхищался им. А Баки только смеялся, целуя Стива.
— Мелкий-мелкий, — улыбался ему в макушку Баки. — Душа моя, жизнь моя. Это мне повезло, что ты есть у меня.
— Не уходи, на улице метель, ты можешь пойти завтра, — просил Стив, чувствуя непонятную тревогу, но он давно привык верить своим ощущениям. И сейчас они кричали о том, чтобы Баки никуда не ходил, остался дома, с ним, рядом с пылающим очагом.
— Не могу, ты же знаешь, — тихо сказал Баки, ероша его волосы. — Учитель просил, и я пообещал, что приду и помогу ему сегодня. Я вернусь вечером, ты же знаешь. Всего один день.
Стив проснулся в холодном поту, вспоминая, как закрыл за Баки дверь, как тот вышел в метель, и улыбнулся на прощание. Стив ждал, ждал, ждал. Он не мог поверить, что что-то случилось. А потом пошел искать. Он призвал коня, который мог ходить и по глубокому снегу, призвал призрачные огни, чтобы осветить себе путь в ночи, он искал Баки всю ночь, весь день и снова всю ночь, пока силы не покинули его окончательно. Но он все не мог вернуться домой, пока не найдет Баки. Или его тело. Но он ничего не нашел. Он молил всех богов, а особенно бога Жизни, вернуть ему Баки, потому что жизнь без нареченного больше походила на Бездну, где душу терзают демоны, и нет от этого спасения, не убежать от себя никуда.
Стив оглянулся в темной комнате, и увидел на соседней кровати Баки, который спал, свернувшись клубочком, положив ладони под щеку, как всегда засыпал, когда был один. Такой родной, домашний, теплый, что Стиву захотелось дотронуться до него, погладить волосы, коснуться губами виска, но знал он, что не сможет остановиться, потому что от каждого прикосновения захочется быть еще ближе, еще касаться. Да и обещал не трогать больше, от чего сердце сжималось в отчаянии, что только смотреть может он на своего нареченного, не в силах ничего сделать. Ничего изменить.
Как же он винил себя, что не остановил Баки тогда, отпустил в метель к его учителю, который мог и подождать. Ведь чувствовал же беду, дергало его что-то, но нет, уступил он Баки, всегда уступал, и вот что случилось. И даже с прикосновениями, которые могли доказать, что они нареченные, что они принадлежат друг другу, уступил тоже.
Но все же Стив не отказал себе и аккуратно с лица убрал прядь волос, заправив их за ухо. Так захотелось огладить пальцами раковину, что он отдернул руку, чтобы не разбудить Баки, но тот только сонно что-то пробормотал, но не проснулся. Стив понял, что больше ему не заснуть, и, помолившись, как делал каждое утро, вознося хвалу богу Жизни, уселся на кровать, подвернув под себя ноги, и стал смотреть на своего Баки, разглядывая в темно-серых сумерках каждую черточку до боли знакомого, родного лица.
Выехали с рассветом, как и собирались. Стив думал, что Баки захочет один уехать, не отправляться с ним в обитель Жизни, но тот, не став надевать на себя латы, собирался, седлал своего серого коня и никуда не спешил. Завтрак прошел в молчании, как и сборы, и вот они конь о конь ехали по дороге и к вечеру должны были достигнуть обители. Стиву было тяжело ехать вот так в молчании, потому что Баки всегда был разговорчивым, что-то рассказывал Стиву, мечтал вслух. А сейчас ехал молча сосредоточенно глядя вперед.