Она ждала их у двуколки.
— Наш дом вот за этим холмом, — сказала она, показывая на вершину, поросшую бамбуком. — Мы живем одни, без соседей.
Парень был не боек на язык, особенно с девушками. Он молча шел за ней следом со своим буйволом, неторопливо трусившим по дороге, всем своим существом ощущая ее присутствие. Она несла кувшин на голове, руки ее мерно раскачивались в такт шагам. Он приосанился, задрал кверху нос и шумно втянул неподвижный воздух. И еще он позволил себе — из озорства — стегнуть лишний раз буйвола, хотя тот в этом и не нуждался.
Он почувствовал себя сильным, очень сильным. И еще он почувствовал, что способен идти вот так, как сейчас, за этой стройной и гибкой девушкой хоть на край света.
МЕСТО ДЛЯ СТРОЧНЫХ И ПРОПИСНЫХ
В пять часов, во второй половине знойного и душного летнего дня, Альфредо Сантос, корректор «Иллюстрэйтед уикли», поднимался по лестнице Дома печати Лопеса из печатного цеха, помещавшегося в подвальном помещении, в редакционную комнату тремя этажами выше. Усталость подобно тяжелому намокшему плащу обволакивала все его тело. Он судорожно ловил ртом перегретый воздух, не замечая, какой он пыльный и прокопченный. Тупая боль под лопаткой отдавалась в позвоночнике при каждом вздохе. Она очень донимала его, и он пытался не обращать на нее внимания.
«Пустяки, всего лишь мышечная боль, — успокаивал он себя, — просто слишком много сижу согнувшись». Он ощутил эту боль впервые, наверное, недели три или четыре тому назад. Раз или два он даже просыпался от нее посреди ночи, обливаясь потом и испытывая какое-то жжение в спине. Боль всегда утихала, как только он вставал и начинал двигаться. Это-то и поддерживало в нем уверенность, что ничего страшного у него нет и скоро все пройдет. А так сильно потеет он конечно же оттого, что нынче выдалось необычно жаркое лето. В крохотной комнатушке на втором этаже двухэтажной аксесории14 на улице Санта-Крус неподалеку от Дулонгбаянского рынка, где жили они с женой, ночью просто нечем было дышать. Редкие дуновения ветерка, доносившиеся в спальню сквозь раскрытое настежь окно, из которого открывался унылый вид на теснящие друг друга ряды ржавых рифленых крыш, были подобны знойному дыханию горна. Днем же, особенно в полдень, неровная поверхность крыш собирала солнечные лучи и отражала их прямо в окна дома, превращая маленькую комнатку в работающую на полную мощь пекарню. Сантос явственно ощущал, как горячий воздух обжигает лицо. Любое прикосновение одежды к телу раздражало кожу. Воображение терзали мучительно сладкие видения: он купается в прохладных водах обрамленных зеленью озер или лежит в тени пальм на берегу широкого синего моря, и соленый ветерок ласкает его обнаженное тело.
Преодолев последние ступени лестницы перед комнатой редакторов, Сантос враз позабыл о боли в спине: все чувства вытеснил непреодолимый страх перед встречей с главным редактором. Еще утром, выходя из дому, он решил наконец попросить мистера Рейеса о прибавке, мысль о которой уже давно не давала ему покоя.
Дело в том, что человек, на чье место взяли Сантоса, получал шестьдесят песо, когда он ушел из журнала, соблазнившись заманчивым предложением работать в отделе печати правительственного бюро, где ему пообещали вдвое больше. Не имея за душой ничего, кроме диплома об окончании колледжа со степенью бакалавра искусств да небольшого опыта работы в университетской газете, Сантос начал здесь с зарплаты в сорок пять песо в месяц. В свое время, пять месяцев тому назад, он почитал за счастье радужную перспективу иметь каждые полмесяца двадцать два песо и пятьдесят сентаво и принимал их чуть ли не со слезами радости на глазах. Марта, его жена, даже тихонечко всплакнула у него на плече от счастья, когда он сообщил ей, что нашел работу и будет получать целых сорок пять песо. «Ой, я так рада, Фред, ты даже не можешь себе представить, — воскликнула она, и голос ее говорил много больше, чем сами слова, что делало его безмерно счастливым. — Теперь мы сможем вовремя платить за квартиру».
В этом была вся Марта: конечно же прежде всего ее обрадовала возможность отныне вовремя вносить плату за квартиру. Эта проблема была ее постоянной болью, всегдашним унижением, потому что ей никак не удавалось платить положенные тринадцать песо, включая плату за свет и воду, регулярно в первые пять дней месяца. И ей ничуть не легче от того, что человек, у которого они снимали комнату, — бисаец15, обремененный большой семьей (у него было трое взрослых сыновей, две дочери и тяжело больная жена), был предельно тактичен и бесконечно терпелив. Он сам платил за всю аксесорию двадцать пять песо в месяц.