Воздух охладел, скоро наступит темнота. До кладбища оставалось еще около мили, но мы не прибавили шаг. Ничего, что ночь застанет нас вне лагеря. Теперь мы шли через банановые плантации. Здесь тысяча деревьев. Некоторые из них сажал я. Другие — Будлонг. Вон на том участке, где деревца поднялись в рост мальчишки, наши с Будлонгом саженцы. Дорога разрезала плантацию пополам, и, когда мы вошли под зрелые деревья, показалось, будто ночь наконец догнала нас. Но на самом деле это широкие банановые листья закрыли солнечный свет. Тяжелые, поникшие листья чуть колыхались, как знамена. Они были похожи на приспущенные флаги.
Выйдя из тени, мы увидели, что нам навстречу идет другая машина. Мы остановились в ожидании. Это дало нам возможность передохнуть. Машина замедлила скорость и встала. Вышел начальник лагеря, за ним — Маркос, который привозил из города почту. Мы отсалютовали.
— Кто? — спросил начальник лагеря.
— Будлонг, сэр, — ответил бригадир.
Начальник лагеря кивнул. Ему было известно, что Будлонг тяжело болен. Он приказал процессии трогаться и, будто вспомнив, добавил:
— Сантос, Меркадо и ты! Зайдите ко мне, когда вернетесь. Есть приказ о вашем освобождении.
Дорога кончилась. Отсюда гроб нужно было нести на руках. Бантай спрыгнула на землю. Мы вшестером понесли гроб, по трое с каждой стороны, но все равно он показался нам тяжелым. Мы поднимались по крутой тропинке, а Бантай следовала за нами, забегая то с одной, то с другой стороны. За ней поднимались остальные — парами, потому что тропинка была узкая, а вдоль нее стояла высокая трава. Ходили по тропинке редко, и местами она успела зарасти. Из-за того, что больше чем двоим за раз по ней было не пройти, процессия далеко растянулась по склону холма. Во главе ее трусила собака, забегая то слева, то справа.
Наконец мы вошли на кладбище. Что это кладбище, мы поняли, увидев насыпи с деревянными крестами. Насыпи поросли травой, и иные кресты почти тонули в ней. Только немногие могилы были свободны от травы. А вокруг стеной стоял лес, угрожая поглотить расчищенную площадку. Может быть, скоро он и захватит все это: и невысокие насыпи, и крестики.
Могила для Будлонга уже была готова. Глубокая, очень глубокая, потому что были случаи, когда на кладбище являлись дикие свиньи и разрывали свежие могилы. Мы опустили в яму гроб и постояли в молчании. Возможно, кто-то должен был вслух прочитать молитву. Но никто не стал. Бантай замерла на самом краю ямы, всматриваясь в темную глубину. Когда мы бросили первые лопаты земли, она, скуля, перебежала на другую сторону. Земля сыпалась вниз, а Бантай перебегала с одной стороны могилы на другую, где еще виднелся гроб. Потом гроб скрылся под землей. Мы закопали могилу. Лопата за лопатой росла над могилой насыпь. Наконец мы закончили и ее.
Один из нас воткнул в изголовье крест. На нем было написано имя Будлонга. Уже без помощи лопат мы выдрали траву вокруг могилы, чтобы она не сразу стала зарастать. Когда все было сделано, заключенные начали расходиться. Сначала поодиночке, потом группами. Я смотрел, как они уходят, как спускаются по тропинке к подножию холма. Некоторые оглядывались, но никто не окликал меня. Мы остались одни. Последний заключенный исчез из виду. Наступила ночь, мы остались одни, только двое: Бантай и я.
МАНУЭЛЬ ЭСТАБИЛЬО АРГИЛЬЯ
Мануэль Эстабильо Аргилья (1910—1944) — видный прозаик, новеллист и публицист, литературный критик. Писал на английском языке. В 1933 г. окончил Университет Филиппин, преподавал в школе, работал в Бюро общественного благосостояния; одновременно занимался журналистской и издательской деятельностью. Один из основателей существующего и поныне Клуба писателей Университета Филиппин, а также Лиги Филиппинских писателей и издательского объединения — Филиппинская книжная гильдия.
Мануэль Аргилья вошел в историю филиппинской литературы как писатель демократического, прогрессивного направления. Особенно широкую известность приобрел его «Нагребканский цикл» — серия новелл о его родной деревне Нагребкан в Илоканской провинции Ла-Унион на севере острова Лусон. Печататься стал в начале 30-х годов, а уже в середине 30-х стал популярен не только на Филиппинах, но и в США (некоторые его рассказы, в частности публикуемый ниже рассказ «В середине лета», вошли в «Ежегодник американского короткого рассказа» 1936 г., составленный Эдвардом О’Брайеном). На Первом общенациональном литературном конкурсе 1940 г. М. Аргилья был удостоен главной премии за свой только что вышедший сборник «Как мой брат Леон привез домой жену и другие рассказы» (1940). Этот сборник сделался хрестоматийным в истории филиппинской англоязычной новеллистики и принес его автору прижизненную славу.
За участие в антияпонском движении сопротивления в Маниле в годы второй мировой войны Мануэль Аргилья был схвачен японской контрразведкой и тайно казнен в августе 1944 г.
КАК МОЙ БРАТ ЛЕОН ПРИВЕЗ ДОМОЙ ЖЕНУ
Она легко и грациозно соскочила с тележки Ка Селина. Она была очень красивая. И высокая. Улыбнувшись, взглянула на брата. Он был только чуть выше ее.
— Ты Бальдо, — сказала она и положила руку на мое плечо. Ногти у нее были удлиненные, но не накрашенные. Пахла она, как пахнет утро, когда цветут папайи8. На правой щеке мелькнула ямочка.
— А это Лабанг, о котором я столько слышала. — Она смотрела на Лабанга, сжимая пальцами одной руки запястье другой, а Лабанг все жевал и жевал свою жвачку. Потом он проглотил и отрыгнул снова, и внутри у него как будто загрохотал барабан.
Я похлопал по могучей шее Лабанга и сказал ей:
— Теперь можешь почесать ему лоб.
Она заколебалась, и я заметил, что она смотрит на длинные изогнутые рога. Все-таки она подошла и тронула тонкими пальцами лоб Лабанга, а Лабанг так и не перестал жевать — он только полузакрыл огромные глаза. И скоро она уже ласково почесывала его лоб.
Леон поставил чемоданы на поросшую травой обочину.
Он заплатил Ка Селину вдвое больше, чем обычно платили за проезд от станции до Нагребкана. Потом он подошел к нам, и она порывисто обернулась. Я заметил, что Ка Селин, который стоял возле лошади, поглаживая ей челку, не сводил с нашей спутницы глаз.
— Мария, — позвал мой брат Леон.
Он не сказал — Маринг. Он не сказал — Маянга. Я сразу понял, что он всегда зовет ее Мария и что для всех нас она тоже будет Мария; я произнес про себя: «Мария», — красивое имя.
— Да, Ноель...
Почему она так называет его? Я подумал, что отцу это может не понравиться, хотя она просто перевернула имя Леона наоборот, и так оно звучало гораздо лучше.
— Вот и Нагребкан, Мария, — сказал Леон, поведя рукой на запад.
Она придвинулась к нему, и ее рука скользнула под его локоть. Помолчав, она тихонько спросила:
— Ты очень любишь Нагребкан, Ноель?
Ка Селин поехал обратно, громко понукая лошадь. У поворота большой дороги, где растет огромное сливовое дерево, он протрещал по спицам колеса рукояткой кнута, плетенного из пальмовых листьев.
Мы остались на обочине одни.
Солнце било нам прямо в глаза — оно уже садилось в сверкающее море. Небо над нами было просторное, бездонное и очень голубое, только на юго-западе вдоль зубчатой каемки холмов Катаягхан пламенела громадная куча облаков. Поля тонули в золотистой дымке, и, когда я глядел на заходящее солнце, сквозь нее всплывали багровые, красные и желтые пятна. Белая шкура Лабанга, которого я этим утром вымыл и почистил кожурой кокоса, искрилась, как чистый хлопок в свете лампы, а на кончиках рогов, казалось, горели огоньки. Он повернулся к солнцу, и из его глотки раздался рев — такой громкий и звучный, что под ногами задрожала земля. Издали, от-куда-то из глубины полей, тихо и нежно откликнулась буйволица.