Марта послушалась его и вползла в шалаш. Она стукнулась головой о фонарь, свисавший с жерди, он закачался, и по полу заплясало пятно света.
— Сейчас иду к тебе, — сказал старик. — И почему ты меня выбрала для этого дела, сам не пойму.— Он словно был уже совсем не тот «дяденька», с которым только что разговаривала Марта. Внезапно он ощутил в себе что-то новое.
— Дяденька, — донесся из шалаша голос женщины, — как называется мужчина, когда он за повитуху?
Старик полоскал рот водой из жестянки, которую матрос принес с лодки. Кончив полоскать, он сказал:
— Ну и чертовка ты! Теперь-то я вижу! Обдурила меня. Все наперед знала... А ты куда хитрей, чем я думал...
В шалаше воцарилось молчание. Снова где-то далеко раздался крик ночной птицы — отчетливый, неотвязный.
— Ы-м-м! Ы-м-м! — сказал матрос, чтобы обратить внимание старика на этот крик, и показал пальцем в темноту. Но старик не повернул головы.
Молчание становилось напряженным. Из шалаша доносился только шорох — пальмовые листья, устилавшие пол, потрескивали под тяжело ворочающимся телом. Можно было и впрямь подумать, что там поросится свинья. Свет фонаря падал на поднятые колени женщины. Она прикрыла их одеялом.
— Дяденька! — дико вскрикнула она вдруг.
Прежде чем войти в шалаш, старик поднял голову. Высоко в небе загорелась наконец одинокая звезда. Он видел ее сквозь листья пальм. Ему захотелось запомнить эту минуту. Хорошо бы еще увидеть луну, а еще — точнее узнать, сильный ли прилив; ведь потом все это будет ему вспоминаться. Но больше примечать было нечего. Только одинокую звезду в небе.
— Ой, дяденька, боюсь! — крикнула Марта хриплым, срывающимся голосом. — Больно как! Смерть моя пришла, дяденька!
— Брось чепуху молоть! — сердито сказал старик. — Молись богу. Бог милостив.
Руки и ноги у него тряслись. Он опустился на колени рядом с Мартой, готовый прийти ей на помощь.
— Ой-ой-ой! Дяденька, хоть бы мне помереть! Хоть бы мне помереть! — кричала она, стискивая его руку.
Когда матрос услышал писк ребенка, он обрадовался:
— Ы-м-м!
Ему захотелось взглянуть на малыша, но старик закричал: — Уходи отсюда! — и замахал на него руками.
Матрос вернулся к огню и снова улегся. Ночь была теплая, тихая, и он скоро уснул. Потом рядом с ним под кокосовой пальмой лег и старик. Ноги их, обращенные к догоравшему костру, касались.
Сквозь листья пальмы старику было видно, как светлеет небо. Приближалось утро. Звезда по-прежнему смотрела на него сквозь густую листву. Все это время она наблюдала за ними оттуда, сверху.
Старик повернулся на бок и, подложив под голову руку вместо подушки, попытался уснуть. Матрос мирно похрапывал. Старику видна была Марта. Она лежала в шалаше на подстилке, вытянув ноги, а рядом с ней — завернутый в одеяло ребенок.
Старик так и уснул с мыслями о ребенке: хорошо, что это мальчик.
Его разбудил порыв ветра, и, открыв глаза, он сперва никак не мог понять, где находится. Потом он почувствовал радость оттого, что сумел помочь женщине, и подумал — не обидел ли он ее чем-нибудь. Зря он обозвал ее свиньей, надо бы с ней помягче. Он сел и увидел горевший в шалаше фонарь.
— Ну, как, все в порядке? — крикнул он, услыхав, что женщина зашевелилась.
Она ничего не ответила, только села медленно и осторожно, и тень ее укрыла ребенка, словно одеяло.
— Это та птица-оборотень, дяденька, — сказала она усталым голосом, прозвучавшим словно издалека. — Слышал, как кричала та птица? А теперь он помер — он помер, дяденька!
Старик опустил фонарь, горевший слабым голубым пламенем. Ребенок, лежавший рядом с женщиной, был обмякший и серый, как одеяло, в которое его завернули.
— Боже милосердный, смилуйся над нами! — сказал старик и перекрестился.
Проснулся матрос. Он сел, обхватил колени руками и уставился на старика.
— А ну, разожги костер, черепаха этакая! — закричал на него старик. — Совсем темно, не видишь, что ли?
— Ы-м-м! — только ответил матрос.
ГОЛУБОЙ ЧЕРЕП И ТЕМНЫЕ ПАЛЬМЫ
Мисс Иносенсио, молодая учительница, проходящая испытательный срок, увидела его, когда стояла у стола перед своим классом. Гнедой жеребец заржал так, будто впереди, на улице селения, мелькнула кобыла. Взметнулось облако густой, серовато-белой, как мел, пыли, а когда оно улеглось, конь и всадник давно уже скрылись из виду.
Она поняла, что через час в школу придет инспектор, и поглядела на часы, венчавшие пустой книжный шкаф у стены из пальмовой дранки. Четыре часа. Мисс Иносенсио отошла от стола к окну. В него жаркой волной врывались лучи июльского солнца.
Учительница почему-то взглянула тайком на сад за окном, на полосу кустов и травы, где ее ученики собирались посадить гибискус, розы и другие цветы. Там виднелся старый колодец, давно заброшенный, из которого теперь не брали воду. Мисс Иносенсио взглянула на сад так, словно там кто-то стоял — мужчина, быть может ее возлюбленный, хотя, конечно, там никого не было и не с кем было поделиться тайной, разве что с камнями вокруг колодца, которые как будто шептали ей: «Да, правда, была война. Но ведь мы готовы начать все сначала, ведь готовы...»
А дети слышат их голос? Они смотрели на нее из-за парт, и она уронила зажатый в руке карандаш.
— Вы знаете свои задания? — спросила она, и хор голосов ответил почтительно:
— Да, госпожа учительница.
— И не забудьте, — она нагнулась за карандашом, обращаясь больше к мальчикам, — сегодня мы должны поработать в саду.
Ее слова вызвали веселое оживление. Она не сказала им про школьного инспектора.
Мальчики, шумно топая, уже выбирались из-за парт, вновь охваченные радостным возбуждением, которое испытали на прошлой неделе, когда старый школьный сад был поручен их заботам. «Мы принесем свои лопаты и мотыги, госпожа учительница!» «А у нас есть семена, госпожа учительница! Нам американские солдаты дали». «Мы и колодец вычистим, нам ведь будет нужна вода, чтобы поливать цветы». И мисс Иносенсио предупредила их тогда: «Только не вздумайте пока пить эту воду! Колодец такой грязный, что пользоваться им нельзя». Говоря это, она уголком глаза следила за Леонсио, своим любимцем, который, не спуская с нее глаз, жадно ловил каждое ее слово.
И теперь именно Леонсио первым сказал: «Добрый день, сэр!», когда в дверях возник школьный инспектор — высокий, прямой, с глубоко вырезанными ноздрями. Он пришел раньше, чем она ожидала. Остальные дети поздоровались без лишней робости, и посетитель с улыбкой похвалил манеры учеников мисс Иносенсио.
— Благодарю вас, сэр, — сказала она, краснея.
Леонсио почтительно прошел мимо инспектора и впереди остальных мальчиков спустился с крыльца.
— Они по расписанию должны работать в саду, сэр, — объяснила мисс Иносенсио. — Может быть, вы зайдете, сэр?
Посетитель переступил порог, и солнечные лучи упали на его ботинки и брюки без отворотов.
— Нам скоро пришлют учебники, сэр? — взволнованно спросила мисс Иносенсио.
— Примерно через неделю, — ответил инспектор, обводя взглядом классную комнату.
— А новые доски?
Инспектор заверил ее, что и учебники и доски — короче говоря, все школьные принадлежности и оборудование, о которых она просила, — уже высланы из столицы провинции и прибудут в селение с ближайшим почтовым пароходом.
— Вы отлично тут поработали, мисс Иносенсио, — сказал инспектор.
— Благодарю вас, господин Видаль, — ответила она и со словами: — Разрешите, сэр? — прошла впереди него на крыльцо, закрыв за собой дверь.
— Для начинающей учительницы вы добились отличных успехов, — продолжал господин Видаль.
— Благодарю вас, сэр. Видите ли...
— Я понимаю. Кое-что сделать вообще невозможно.
— Вот-вот, сэр, — сказала мисс Иносенсио. — Конечно, будь я мужчиной... Женщине в такой глуши нелегко, сэр.
Она чувствовала, что ей следует это сказать. Если господин Видаль обнаружит какие-нибудь недостатки в том, как она ведет школу, он не станет судить ее слишком строго. А он мог обойтись с ней строго. Ведь он же инспектор всех школ провинции.