Ясно.
Стельбов входит в Большую Шестёрку. Политики не шахматисты, рейтинг у них неявный, но именно по порядку, в котором перечисляются официальные лица, становится понятным, кто есть кто на сегодня. И если Косыгина и Гришина называют, вероятно, по традиции, из уважения к должности, то Романов и Стельбов — возможная смена. Потом, после Суслова. Черненко? Ну нет, даже на не самом отчетливом экране видно, что со здоровьем у Константина Устиновича не очень. И у Косыгина. Хотя как знать, как знать, стал же Суслов генсеком. Маневры, маневры…
— Траурный митинг открывает Генеральный Секретарь Центрального Комитета Коммунистической Партии Советского Союза товарищ Суслов Михаил Андреевич! — скорбно сказал диктор.
Видно не очень, но слышно хорошо. Судя по голосу, здоровье у Михаила Андреевича соответствует возрасту. Не сказать, чтобы замечательное, но и не совсем уж никудышное. Для пенсионера. У политиков другой счёт.
Говорил Суслов двенадцать минут. Рассчитывали, думаю, на десять, но получилось двенадцать.
Затем слово дали Гришину. Тот говорил чётко и ясно, слова нужные и правильные, но мне слышалась в его голосе обида — ну, почему Суслов, а не я? Я молод, полон энергии…
А вот именно поэтому. Слишком молод.
Косыгин говорил вяло, было ясно, что он ни на что не претендует.
Затем слово дали кузнецу, писателю и секретарю Пензенского обкома. После чего митинг объявили закрытым. Официальные лица во главе с Михаилом Андреевичем спустились к Мавзолею, подошли к постаменту. Гроб, впрочем, трогать не стали, его к Кремлевской стене понесли бравые молодцы в шинелях.
Под звуки гимна, под артиллерийский салют гроб опустили в могилу. На канатах, да.
Телекамера выхватывала плачущие лица, преимущественно женские. Да что телекамера, и в холле кто-то пустил слезу:
— Как же оно теперь будет?
— У нас коллективное руководство, — назидательным тоном сказала дама, то ли Верёвкина, то ли Сучилова. — Партия ведёт нас верным курсом, и Михаил Андреевич Суслов — верный продолжатель великого дела строительства коммунизма!
И слёзы сразу прекратились. Вот оно, влияние правильного взгляда на жизнь.
— Страна замерла в траурной скорби, — продолжил диктор. — На пять минут остановилась работа всех предприятий и организаций. На фабриках и заводах, на железных дорогах, на судах морского и речного флота даётся салют гудками!
Мы прислушались. Нет… Нет… Да! Со стороны станции пронзительно загудела электричка! И ещё гудок, это скорбит сахарный завод.
Все сидели молча. Некоторые шевелили губами. Нет, не молитву шептали, а отсчитывали пять минут вслед за метрономом в телевизоре.
Пять минут… Не ко времени вспомнилась песенка из «Карнавальной ночи». И вообще… Нас в стране двести шестьдесят миллионов, по пять минут — будет миллиард триста миллионов траурных минут молчания. Две тысячи четыреста семьдесят три года. Вычтем несмышленых младенцев, вычтем безумцев, вычтем впавших в деменцию стариков — останется две тысячи лет. Пропасть времени.
Не знаю, до чего бы я досчитал ещё, но тут в холле появились трое. Те, кто ходили в ОРС в надежде купить спиртное.
— Только коньяк! Просто звери, по четырнадцать рублей! Марочный!
— И вы…
— Взяли, а что делать! — и они зазвенели сумками.
Хорошо зарабатывают на «Электросигнале»!
Глава 23
Тбилиси, славный город
Я отдыхал. Когда и отдохнуть, как не за игрой! Соперник задумывается над каждым ходом по пять, десять, пятнадцать минут, а я провожу в жизнь домашнюю заготовку. Испанская партия, Берлин, у меня белые, и я потихонечку закручиваю винт сапожка. Но отвечаю не мгновенно, а подумав две или три минуты. Для вида.
Сделано двадцать два хода, а до флажка у Георгадзе осталось двадцать минут, или около того. С виду позиция примерно равна, но равенство это мнимое. Через четыре хода станет очевидно, что позиция чёрных разваливается. Но то — через четыре хода. А пока…
А пока я вспоминал, как мы из Рамони добрались до Чернозёмска (без происшествий), как Ольга связалась с отцом, и тот сказал, что всё в порядке, и даже немножечко лучше. То же подтвердил в своем обзоре Анатолий Максимович Гольдберг: в Кремле и окрест него наступило временное затишье, кандидатура Суслова есть продукт согласия всех сторон, позиция северян (Романова) слегка ослабла, позиция южан (Стельбова) немножко улучшилась, но никто не решился пойти ва-банк, и вряд ли решится. Атрибуты власти осталась в руках Старой Гвардии.