— Ваши доводы весьма убедительны, — согласился детектив. — Это был последний раз, когда вы видели Ренату?
— Да, к прискорбию.
— Вы были дома, когда произошла эта авария?
— К сожалению, нет. Я даже не успел приехать на похороны — трагическая весть застала меня в Белу-Оризонти. Я как раз тогда начинал свое дело, устав быть наемным работником.
— Вам никогда не приходилось работать в компании Бартоломеу Варгаса?
— О нет, у него — нет. Но я наслышан об этом типе. Самодур, каких поискать. К тому же, как утверждал Ренату, не совсем чистый на руку.
— Любопытно, — заинтересовался Зейн. — Что именно говорил Ренату?
— Никакой конкретики, — пожал плечами Эрик. — Говорил, что не собирается мириться с произволом и хочет вывести на чистую воду его махинации.
— У него была на руках компрометирующая информация? Какие-нибудь бумаги?
— Кажется, да. Но я не в курсе, какого толка это были бумаги. На мои расспросы Ренату отвечал лишь что-то вроде: «Скоро все всё узнают».
— Очень интересно, — Зейн задумался. — Кто еще мог знать о намерении Ренату ехать именно в Токантинс? Потому что его девушка не знала, она даже не догадывалась об этой поездке.
Эрик нахмурил светлые брови, напрягая память.
— Однозначно, это были донна Флоринда, мой тесть и еще несколько наших друзей. К сожалению, ни один из них сейчас не живет в Рио-да-Серейя — разъехались, кто куда.
— А ваша жена знала?
— Могла случайно услышать от своего отца, но уверяю вас, Таис к этой ситуации не имеет ни малейшего отношения.
— Почему же? — невозмутимо пожал плечами Зейн. — По своему опыту я скажу, что иногда самый далекий, казалось бы, от дела человек может случайно стать едва ли не главным свидетелем. Так что я не пренебрегаю никем.
— Вы хотите снова допросить ее? — Эрик заметно насупился, как наседка, к гнезду которой приближается хищник.
— Нет, не допросить, просто поговорить.
— Не поймите меня неправильно, Зейн, но Таис только-только оправилась от серьезного недомогания. Я переживаю за ее состояние — моя жена очень впечатлительная, достаточно самой малости, чтобы ее здоровье ухудшилось. Возможно, стоит немного подождать? Ведь расследование не срочное.
— Как вам будет угодно. Есть еще кое-что, что я хотел бы уточнить у вас, Эрик.
— Да?.. — моментально смягчился мужчина.
— Какие отношения у Ренату были с алкоголем? Он когда-нибудь пил при вас?
— Нет, ни разу. Я и сам не пью. Не только потому, что у меня семья, сын, и я не хочу подавать ему дурного примера. Просто у нас в детстве был сосед — законченный алкоголик, который постоянно напивался, бил жену и дебоширил. Однажды утром он умер под забором прямо на центральной улице, и мы это видели. То, как он хрипел и захлебывался в собственной… М-да, я увлекся, Зейн, простите. Мне было девять, а Ренату — семь. Это навсегда отложилось в памяти и вызвало отвращение к спиртному.
— Понимаю, — кивнул Зейн и протянул руку собеседнику. — Благодарю вас, Эрик, и не смею больше задерживать.
***
Вечер в речном краю пьянил свежестью. Издалека доносились звуки зажигательной ритмичной музыки, однако прогуливающаяся вдоль сельских улиц парочка предпочла тихое уединение шумному веселью. Они много молчали, словно приноравливаясь друг к другу и пытаясь разгадать мысли спутника. Жади прикрыла обнаженные плечи широким палантином, ноги ее скрывал длинный светлый сарафан. Зейн украдкой любовался ее точеным профилем и удивительно нежными в своей естественности чертами лица. Про себя он отметил, что Жади очень идет такая естественность, а ее глазам совсем не обязательно быть густо подведенными, чтобы в них был заметен огонь. Жади, в свою очередь, привыкала к неторопливому, спокойному темпу его ходьбы. Ей очень хотелось перенять хотя бы часть этого спокойствия, этой силы и твердой уверенности в завтрашнем дне — того, чего у нее пока не было.
— Райское место, не правда ли? — сказал Зейн, с наслаждением вдыхая витающий в воздухе аромат цветущей акации. — Вам нравится здесь, Жади?
— Очень, — растянула губы в ослепительной улыбке Жади.
— Но даже такое место не может быть защищено от лжи, коварства, предательства. Оно не защищено от беды. Помните, вы спрашивали меня, где искать опору в этой жизни? Так вот, я считаю, что наша главная опора находится внутри нас. Внешние обстоятельства могут помогать нам или мешать, но человека нельзя сломить, если он понимает цель и смысл своей жизни.
— Я видела своей целью свободу, — говорила Жади, легко ступая по пыльной дороге. — С тех самых пор как оказалась на родине, которая на самом деле была для меня чужбиной.
— Свобода — понятие довольно условное и размытое, не находите? — подметил Зейн.
— Почему? — удивилась марокканка.
— Человек редко бывает свободен. Над нами всегда что-то довлеет, будь то традиции, обстоятельства жизни, общественное мнение или собственные мечты. Свободна ли женщина, запертая под замком у нелюбимого мужа? Нет. Свободен ли мужчина, которому с утра до ночи приходится заниматься тяжелым трудом, чтобы прокормить себя и свою семью? Нет. Свободен ли человек, облеченный властью? А ослепленный собственными страстями? А тяжелобольной? Как видите, Жади, ни про кого, от бедняка до царя, нельзя сказать, что он полностью свободен. Только степень несвободы у всех разная.
— Я понимаю, что вы хотите сказать. Мне часто говорили, что я не понимаю своего счастья, что я бегу за миражом и теряю главное. В конце концов, я смирилась и приняла эту реальность такой, какая она есть. Ради моей дочери, ради Хадижи, — нежно улыбнулась Жади. — Любящая мать способна на все ради ребенка, но в какой-то момент оковы стали просто невыносимы. И вот я здесь.
— Вы поступили очень смело. Не скрою, ваша смелость вызывает во мне восхищение.
— Но я не знаю, как мне жить дальше, — вздохнула Жади. — Мне хватило духу лишь сделать первый шаг. Я сделала его с закрытыми глазами, а теперь стою на перепутье и не могу выбрать, по какой дороге мне идти.
— Мне понятно ваше состояние. Ваш старый мир рухнул, а новый пока не построен. У меня был похожий период в жизни, — Зейн задумался. — В это время важно, чтобы кто-то подставил плечо.
— Мне очень повезло, — с улыбкой взглянула на него Жади. — Я не могла представить, что в мире столько добрых людей, готовых помочь чужому человеку.
— Я даже немного завидую вам.
— Неужели?
— Я чаще сталкиваюсь с темной стороной человеческой души. По долгу службы, разумеется, — оговорился египтянин. — Знаете, если бы я не был… немного отстраненным и не стремился бы смотреть вглубь вещей, давно разочаровался бы и в человеке, и в человечестве. Мир не делится на черное и белое, Жади. И это хорошо, ведь иначе все было бы слишком просто?
Жади подняла глаза к небу, где не яркими еще огоньками начинали зажигаться звезды.
— Вы однажды сказали, что никогда не любили, это правда? — задумчиво спросила она.
Зейн слегка смутился. Впрочем, он слишком хорошо владел собой, чтобы выдать свое смущение.
— Любовь — это такая вещь, которой начинаешь жаждать, лишь испытав ее. Пока не знаешь ее вкуса, живется относительно спокойно.
— И вы никогда-никогда не отдавали никому своего сердца? — поразилась Жади.
— Нет. Думаю, я интуитивно берег его… для подходящего случая, — Зейн метнул на нее короткий, мимолетный, но очень выразительный взгляд.
Жади сделала вид, что не заметила этого, но про себя довольно улыбнулась.
— И как же вы узнаете, что случай подходящий?
— Сердце само подскажет мне, в чьи руки оно захочет отдаться.
— Мне казалось, что люди вашей профессии живут только умом, — лукаво посмотрела на него Жади.
— Это расхожее мнение, — рассмеялся Зейн. — Но рациональное начало во мне все же преобладает. Не намного, но преобладает.