– Хочу тебя привести в порядок. Ведь ты обычно не так выглядишь. Верно?
– Верно. Mais c'est pas une bonne idee[1]… Зачем я пойду с тобой. И ты же тёмная…
– Жюли, ты что так и умереть здесь хочешь, на этой грязной помойке?
– Нет.
– И ведь ты можешь не пить.
– Могу, – с вызовом ответила та.
– Тогда простое маленькое условие: больше ни капли, и я обещаю тебе помочь. Да, пока мы идём на Лысую Гору, но как только ты захочешь, ты вернёшься сюда.
Жюли вздохнула и встала, держась за стойку бара.
– Ладно, идём. – Решительно ответила она, опасно покачнувшись. – В какую же задницу летят мои принципы!.. Я покажу тебе короткую дорогу к тёмным.
Анита удивлённо приподняла брови:
– Не стоит, – она протянула ей руку, и они телепортировались в ту гостиницу, где Анита провела свои первые дни на Лысой Горе.
За номер пришлось заплатить вперед и чуть больше обычного, но Анита не жаловалась. Она чувствовала себя виноватой, и хотелось отплатить хотя бы и такой несущественной мелочью. Что бы там ни было, Жюли всегда была добра к ней, и поплатилась за это.
Сначала такая уверенная Жюли, показалась ведьме растерянной.
– Я оплачу твоё проживание здесь на ближайшее время, ты сможешь обедать в здешнем ресторане, об этом я тоже позабочусь, – Анита боялась давать Жюли наличные.
– А что одежда? – Жюли была, конечно, по-прежнему не в себе, но она бы не была собой, не задай этот вопрос.
Анита небрежным жестом превратила гостиничную штору в типичное розовое платье фрейлины.
– На первое время сойдёт, – бросила она и, найдя глазами под прикроватной тумбой пару листов бумаги и карандаш, решила сделать последний на сегодня подарок, большим авансом. – Жюли, ты можешь найти меня или любую помощь, если на меня сошлёшься, тут, – она набросала адрес Аскольда. Не рекомендую этим злоупотреблять, но, если нужно будет, приходи.
Жюли провожала её растерянным взглядом.
* * *
В календаре праздников Лысой Горы наступил особый, знаменательный день – День Мести и Возмездия. Рядовые лысегорцы этот праздник любили и с охотой готовились к нему. Именно в этот день, один раз в три года, считалось своим святым долгом отомстить своим недругам.
В честь этого праздника даже нелюдимая тёмная княжна открывала двери своего замка для светского общества Лысой Горы, и ни одна семья не смела пренебречь приглашением правительницы. Ах, как же бомонд не любил эту повинность!
В этот день не было принято украшать жилища, хозяева, напротив, ревностно прятали своё добро по чердакам да подвалам, придавали дому самый непотребный вид и всячески демонстрировали окружающим, что, мол, на них уже использовали все чары и возможности этого дня.
И уже по сложившейся традиции только особняк госпожи Гробулль не только не портил свой безупречный фасад, напротив – в этот день Нати особенно пышно декорировала дом цветами и гирляндами. Именно туда, к этому дому и шла Катрина.
На пороге её ждала Натали, облачённая в белоснежный брючный костюм и лаковые туфли. Они расцеловались в честь встречи, и Натали провела свою гостью в уютную розовую гостиную. После дежурных любезностей, предложения чая и кофе, Натали наконец спросила Катрину о причине её визита.
– О, Натали! У меня такая беда, – Кэти картинно закатила глаза и тяжко вздохнула. – Ах… Соперница…
Натали со знанием дела кивнула и с надуманной серьёзностью начала давать советы:
– Во-первых, не беспокойся! Будь великолепна и невозмутима. Во-вторых, моя драгоценная, – Нати ласково обнажила зубки, – ты одна из моих лучших учениц, которая вполне могла бы подыскать и иную, менее скандальную, партию…
– Но я люблю Аскольда! – выдохнула Катрина и промокнула платочком сухие глаза.
– И в-третьих, душечка, я тебе обязательно помогу, будь уверена!
Катрина тут же широко благодарно улыбнулась, но быстро спохватилась и слепила второпях скорбную мину.
– О, Natalie! Merci, ma amie, ты так добра…
– Мне в удовольствие помочь тебе, – проворковала та, по-светски скаля зубки.
* * *
Горничная как раз затягивала Аните корсет, когда в ворота резиденции Скелетто постучали. Анита, оттолкнув служанку, в полураздетом виде спустилась вниз, чтобы самолично ответить по домофону. Едва она нажала на кнопку, перед ней в голубоватом сиянии выплыло как всегда самодовольное лицо Бомптириуса.