— Александр, любезный, совсем не юн ты, как в Бородине — уже ли дома не сидится? И как бы ни был против я жандармского засилья, но в час войны московский плебс всенепременно всколыхнётся, особенно в отсутствие узды, твой мрачный опыт пригодится.
Хозяин приёма отвлёкся от устных баталий. Сырые строки великого поэта, складывающиеся уже в некоторый стихотворный размер, подтвердили известный слух — он не отдыхает, творит всегда, без передыху жонглируя словами, подбирая их подобно крупицам мозаичного полотна.
— Прав ты, брат Пушкин, только выхода нет иного. Павел до сих пор зверем смотрит. И шушуканье за спиной изрядно надоело. В речах о Бородине меня разве что ты вспоминаешь, остальные норовят попрекнуть конфузом под Муромом, где я под знамёнами Пестеля пробовал воевать Демидова.
— А сейчас премьер глаз не сводит с Юлии Осиповны и оттого к тебе неровно дышит, — добавил поэт. — Нет справедливости в мире. Меня он тоже в Крым решил отправить.
— Господи, тебя-то зачем?
— Чтоб патриотическая муза снизошла, и я, подобно Державину, отписал ему хвалебную оду.
Строганов расхохотался, привлекая лишнее внимание.
— Что-то совсем Пал Николаич от земли оторвался, хоть и сложно ему при изрядной-то массе. Пушкина — в придворные лизоблюды! И что ты ему ответствовал?
— Государей не принято посылать на срамные уды. Сказал ему уклончиво, что искать вдохновения всегда казалось мне смешной и нелепой причудою. Вдохновения не сыщешь, оно само должно найти поэта. Приехать на войну с тем, чтоб воспевать будущие подвиги, было бы для меня, с одной стороны, слишком самолюбиво, а с другой — слишком непристойно. Я не вмешиваюсь в военные суждения. Это не моё дело, — Александр Сергеевич хитро прикрыл один глаз. — Чтоб не докучал мне он более, я принял с благодарностью приглашение Ермолова. Алексей Петрович — мой друг, а новая турецкая война Кавказ не обойдёт. Так что обрету в горах и вдохновенье, и толику рискованных предприятий, кои мне по сердцу.
— Мудро решил. Стало быть, до окончания войны больше не свидимся?
— Мужчины меж собой легко переносят расставание, брат. А как же с дамой сердца? — тёмные пушкинские очи качнулись в сторону малой залы, где блестящая хозяйка развлекала гостей. — Чем заменишь ночи, полные неги и страсти?
— И чем же?
Великий поэт заговорщически понизил голос для декламации шаловливых виршей, их услышали только мы со Строгановым:
— Нехорошо пошутил-то, Александр Сергеич! — граф неподдельно возмутился скабрёзной вольности поэта. — У самого, баловня женщин и судьбы, небось не завелось сердечной привязанности, чтобы в кавказской дали сердце ёкнуло? Твой вечный стиль — стихи сложить о любви неземной, «я помню чудное мгновенье», назавтра посвятить другие вирши иной властительнице дум.
— Вредно тебе с поэтами общаться. Сам строфой заговорил. Но ты не прав. Пройдём в зал, и там непременно познакомлю с Натальей Николавной Гончаровой, истинной belle femme. Поверишь ли, когда впервые увидал её, она не вошла — взошла подобно звезде, затмив другие светила, — тут Пушкин взгрустнул. — И, увы, с её маменькой в сопровождении, та на помилуй Бог не хочет видеть подле дочери ветреного поэта. Сие зловредное существо рассудило, что дочь интересна и модна, и для многих желанная партия, оттого скорее тщится выдать её замуж, ибо война убивает женихов. Посему, мой толстокожий друг, убегаю на Кавказ от любви возвышенной и неразделённой.
Я с чувством пожал ему руку. В моём мире Пушкин прожил до 1837 года, до роковой дуэли, но история уже совсем другая, Александр Сергеевич может гораздо раньше нарваться на бретёра, не менее удачливого, чем Дантес, или на черкесскую пулю.
Закончился приём у Строгановых, и следующий тоже, а в воздухе таяла весна, несущая на этот раз не предчувствие легкомысленного лета, но ожидание просохших дорог, по которым пойдут войска, дабы вернуться в куда меньшем числе. Ермоловская победа над персами, поднявшая боевой дух в новой Империи, здравомыслящим людям не застила взор обманчивыми надеждами — османская армия не в пример сильнее шахской.
Демидов трижды отклонял моё прошение и согласился, наконец, отправить меня к Паскевичу, только когда я пригрозил выйти в отставку и идти в армию вольноопределяющимся. А что, на чин и звание наплевать, снова сколочу егерский спецназ, только с магазинными винтовками и револьверами; нашему брату едино: что турок, что француз, все они, пришедшие на нашу землю, одинаково падают рылом в эту землю, получив пулю в башку.