— Я не скажу, что отрёкся от Христа. Чтение Корана на многое мне открыло глаза. Мусульмане верят в Бога единственного, мало чем отличного от нашего Бога-отца. Исса, как они произносят имя Иисуса, у них в числе почитаемых. Оттого понял я, что нету разных богов у народов, есть разное постижение божественной сущности.
— Странные вещи вы говорите. Под знаменем Пророка и с Кораном в руках они стремятся изничтожить христиан!
— Жаждут войны и захватов султаны, шахи, белербеи. Народ в их разумении — послушное стадо, ислам должен прибавлять ему покорности. В общем, как «истый мусульманин», я отправился в хадж по святым местам, включая Иерусалим. Оттуда в Газу, где смог сесть на английское судно, идущее на острова. Думал, в Лондоне найду того лейтенанта Гладстона, памятного по Константинополю. Увы! При скудости средств, что были в наличии, за месяц я лишь узнал, что в метрополии его нет. Куда делся подлец, мне не ведомо. Наконец, встретил моряков из «Скоттиш стимшипс», они помогли вернуться. Инкогнито до поры до времени не раскрывал, а когда увидел номер «Московских ведомостей» со светской хроникой, понял — и в дальнейшем не буду. Сознавал, спору нет, что Аграфена Юрьевна может считать меня погибшим и быть свободной в деяниях. Но ваш марьяж меня потряс, возмутил, не буду скрывать! — я заставил себя глубоко вздохнуть, усмиряя вновь поднимающееся волнение души. — Однако от Одессы быстро только до Киева, по железной дороге. Дальше до Гомеля — на перекладных. Охолонул, успокоился и решил не портить вам жизнь.
— Благородно, Платон Сергеевич. Но… Как, по-вашему, я должен себя чувствовать в опочивальне с супругой боевого товарища?
— Бросьте, фельдмаршал. Я знаю, вы не из легковесных ловеласов, тех, что по молодости без малейших угрызений совести навещают будуары и альковы замужних дам. Вы же — без злого умысла. Пути Господни неисповедимы, но, думаю, Бог вас простит.
Иван Фёдорович обхватил голову руками.
— Всё равно — грех. И о нём даже на исповеди признаться нельзя, разве что на смертном одре. Груша почувствует, что от неё скрываю важное. Граф, скажите, где вы остановились? Впрочем, поселитесь-ка в меблированных комнатах, адрес я вам дам. Возьмите тысячу, сами понимаете, полмиллиона за день и даже за неделю не соберу. И документы — дело решаемое, однако же не минутное.
Пришло время расстаться. Я помедлил, потом с чувством пожал руку Паскевичу.
— Рад, что не разочаровался в вас, князь. Хотя мне очень трудно разговаривать с мужчиной, делящим ложе с моей женой. Вы — достойный человек.
— Как же иначе возможно, Платон Сергеевич?
— Очень даже возможно, сохраняя благостную мину и утончённые манеры. Английский джентльмен вроде того же Гладстона наверняка попытался бы убить меня, обезопасив свои деньги и семью. Просто бизнес, ничего постыдного, и после сделанного не забыть выпить пятичасовой чай с молоком — five o'clock. Такие вот они христиане, не считают рождённых вне их проклятого острова достойными человеческого отношения. Всего доброго, Иван Фёдорович.
Что-то неприятное мелькнуло в глазах фельдмаршала. Стало быть, подлые мыслишки всё же проскальзывали.
На самом деле, меня просто разрывало. В годы османского ада лишь одна мысль удержала от пропасти безумия — увидеть жену, сына, девочек. Прочитав в газете заметку о счастливой княжьей семье, готов был руки на себя наложить.
Ужасная насмешка судьбы привела Аграфену Юрьевну в объятия положительного человека. Был бы негодяй, обманщик, я бы немедля бы вызвал его на дуэль или даже зашиб из-за угла.
Но немыслимо поднять руку на Паскевича, которого довелось узнать в Крыму. Он не просто вырос по сравнению с командиром дивизии, в которую входил наш 42-й егерский полк, по моему разумению — вошёл в одну лигу с Кутузовым, пусть и не поравнялся с ним. Пушкин написал о Паскевиче: «Ему суворовского лавра венок сплела тройная брань», но Александр Сергеевич не слишком опытен для оценки величия полководцев, он по женской части специалист, не брезговал Аграфене Юрьевне выписывать авансы в моём присутствии.
Груша выглядит если и не вполне лучащейся счастьем, то удовлетворённой жизнью. Володя хорош, вид имеет здоровый, говорят — делает успехи, карьера после Академии ждёт его блестящая. Девочки устроились в браке, кроме упрямой Полины, но это её выбор.
Надо же, молодой Фёдор Достоевский её обхаживает! Не хочу ей такого мужа, слишком тот не от мира сего. Гении — неудобные супруги. Интересно, как изменение мира отразится на его произведениях? Напишет ли «Преступление и наказание», «Бесы», «Братья Карамазовы»?