Если, конечно, на том свете Бог согласится с моей арифметикой.
Генрих Четвёртый завоёвывал Францию с армией в несколько тысяч душ, Пётр Первый и Карл Двенадцатый под Полтавой командовали десятками тысяч. Со времён Наполеона великие европейские державы в войнах между собой отправляют на заклание сотни тысяч, а общее число брошенных в сражения с Бонапартом и на его стороне превысило миллион.
В усмирительный поход на Варшаву, не увенчавшийся её взятием, Фридрих Вильгельм IV отправил скромные шестьдесят тысяч. После позорного отвода австрийских дивизий, да ещё под угрозой столкновения с русскими, началась мобилизация. В Берлине и Кёнигсберге до конца не осознали нависшей над королевством опасности, Россия, недавно разорённая республиканскими властями и с тех пор с трудом побеждавшая лишь в мелких битвах с диковатыми армиями магометанского юга, не казалась сильным врагом. Да, без австрийских союзников тяжелее. Да, надобно оторвать от хозяйственных дел сотню тысяч крепких германских мужчин, часть которых уйдёт от родных домов навсегда. Но русские заплатят за строптивость сторицей! И ни с кем не нужно делить приз.
Правда, немцев настораживали слухи о военных локомотивах, обшитых толстым железом и ходящих по полям. Но никто и ни разу не видел их в зимнем бою — огромные коробки просто увязнут в снегу. Да и на случай встречи с ними прусские пушкари приготовили гостинцев.
Так ли это, королевские генералы получили возможность проверить на деле в начале декабря, когда бронеходы в сопровождении гренадёров обогнули Варшаву с юга и ударили во фланг осаждавшим посполитую столицу.
Командующий Западной русской армией фельдмаршал Иван Фёдорович Паскевич лично перед боем сел на коня и в тусклом свете поздней зимней зари выехал к бронеходам. Больше других Паскевича волновал один вопрос, и он не преминул его задать командиру корпуса генералу Александру Сергеевичу Меньшикову.
— Не застрянут?
Облепленные снегом, могучие трёхосные экипажи замерли, вытянувшись длинной колонной. Особые зимние колёса тагильской выделки, ширины необыкновенной, вылезли далеко за броневой пояс. Передняя машина глубоко утоптала снег, проваливаясь в него чуть не по днище. Следующие за ним разбили дорогу, перемешав снег с глиной. Марш до Варшавы вылился в сплошное мучение для экипажей и гренадёров — каждый бронеход застревал не реже раз в сутки, и начиналась катавасия, знакомая и привычная до скрежета зубовного. По первости отцеплялся тендер, и люди руками пробовали вытолкнуть пыхтящего и буксующего гиганта из колеи. Хоть и редко, но удавалось, если нет — задом сдавал небронированный пароход, цепляя увязшего страдальца толстой цепью, и тянул что есть мочи, нередко закапываясь с грязную кашу и тоже нуждаясь в помощи.
— Мороз окреп, ваше высокопревосходительство, — откликнулся Меньшиков. — Чай не должны брюхом зарыться. В поле-то легче, нежели по дороге да по разбитой колее.
— Дай-то Бог.
Паскевич заметил инженер-генерала Черепанова, чрезвычайно непохожего на военную белую косточку. Он что-то втолковывал командиру головного экипажа, потом махнул рукой и сам полез внутрь. Князь решил было отправить вестового и призвать уральского гения поближе к себе, подальше от передовой — так спокойнее за него. Думал, да передумал. Пусть впереди будет надёжный человек, знающий бронеходы как свои пять пальцев.
Командующий выслушал доклады командиров дивизий, проверил — готова ли артиллерия двинуть вслед за железными монстрами и поддержать их залпами при прорыве первых германских линий, а кавалерия хлынуть в пробитую брешь. Бронегренадёры сдали лошадей коневодам, изготовились защищать машины в пешем строю. Понимая, что приказы все отданы, а оставшиеся упущения не изжить за истекающие минуты, Иван Фёдорович поднял глаза на светлеющее небо и растворяющиеся в нём последние звёзды, извлёк золотую луковку часов. Потом перекрестился и сказал одно только слово: «вперёд».
Задолго до Наполеона командующие перестали лично водить войска в атаку, пуская коня в карьер впереди солдатской массы. Так и князь, неспешно следуя на дистанции от грохочущих броненосцев и имея лишь очень небольшую возможность далее влиять на ход сражения, слушал доклады о развёртывании и выходе на рубеж, где русские и германские снаряды начнут снимать кровавую жатву. Со странной смесью досады и сожаления он вдруг вспомнил о Руцком, который в подобной ситуации предпочёл забраться на горячий металл машины и оттуда командовать, а потом сам бросился в гущу схватки.