— Я не могу вас соединять ни с кем, запрещено, — сказала телефонистка обычным казенным голосом. — Дайте отбой.
— Послушайте, девушка…
— Дайте отбой, — повторила телефонистка. — Ваш номер отключается.
Евгения Сергеевна положила трубку на стол, мимо аппарата, посидела недолго молча и, словно вспомнив о чем-то, резко поднялась и пошла в прихожую.
— Пусть отключают, пусть. Я сама пойду к Андрею Александровичу, я расскажу. Они боятся его, Катюша, вот и отключили.
Она накинула на плечи пальто (жили-то они рядышком) и сунула ноги в боты. И открыла дверь.
На лестничной площадке стоял тот самый часовой, который раньше торчал в прихожей. Евгения Сергеевна испуганно попятилась назад. Сняла телефонную трубку, но в трубке не было слышно даже шороха — гробовая тишина.
— Они что, и нас арестовали? — растерянно пробормотала Евгения Сергеевна. И вдруг рассмеялась. Она смеялась долго, истерично, не смеялась, а хохотала, так что Катя всерьез перепугалась. Налила в чашку воды и накапала валерьянки. Потом увела Евгению Сергеевну в спальню и уговорила прилечь.
Часов в десять пришли двое мужчин в штатском и с ними опять управдом. Они по-хозяйски, не обращая внимания ни на Евгению Сергеевну, ни тем более на Катю, обошли квартиру и уселись в гостиной у стола. Один из них раскрыл портфель, достал бумаги.
— Приступим к описи имущества, — объявил он чуть ли не торжественно. — У вас, гражданка Воронцова, есть просьбы, заявления?
— Нет.
— Ваши личные вещи, кроме предметов роскоши и особой ценности, а также и вещи ребенка изъятию не подлежат. Можете предъявить их.
— А квартирку придется сегодня же освободить, — сказал управдом. — На нее имеется ордерок. Часам к трем придет машина, будьте готовы.
— Как это — освободить? — удивленно спросила Евгения Сергеевна. — А мы куда?..
— Вас перевезут на другое место жительства.
— Пока временно, — уточнил мужчина, тот, что с бумагами. — Ваш вопрос будет решаться отдельно, в законном порядке.
— Пожили в хоромах, — усмехнулся управдом, — теперь пусть поживут другие. — И добавил, хихикнув: — Тоже, может, временно…
И тут Евгения Сергеевна не выдержала, взорвалась:
— От тюрьмы и от сумы никто не застрахован. И вы, не думайте…
— Это почему я?.. — Управдом вскочил. — У меня все в порядке, и анкетка чистая, и все другое.
— Прекратите! — прикрикнул на него мужчина и с интересом посмотрел на Евгению Сергеевну. — Работать давайте, дел много.
V
«РАЗ, два, три, четыре…»
Андрей сидит на подоконнике и считает проходящие мимо окна ноги. Не все, а только в брюках, мужские. Он и сам не знает, почему именно мужские, а не все или, наоборот, не женские. Может быть, ему уже и стыдно смотреть на женские ноги снизу вверх. Если немножечко поднять глаза, можно увидеть под платьями и юбками резинки и даже трусики. Вот ему и стыдно. Он почувствовал этот стыд, когда мать первый раз привела его с собой в женскую баню. Женщины почему-то смотрели на него, и некоторые откровенно улыбались. Ему сделалось очень стыдно, и он попросил, чтобы мать не водила его больше в баню. С тех пор Евгения Сергеевна мыла его дома, в корыте, потому что пускать в баню одного боялась, а знакомых мужчин, с кем можно было бы отпустить, не было.
Андрей не смеет поднять глаза, когда считает ноги, боясь увидеть то, что он увидел в бане.
«Раз, два, три…»
Он досчитывает до десяти и начинает снова, хотя умеет считать до тысячи. Но так, десятками, быстрее и интереснее.
В окне, кроме ног, ничего не видно. Комната находится в полуподвале. И окно с решеткой. Слава Богу, что с решеткой, грустно радовалась Евгения Сергеевна. Никто не влезет. Да и полуподвал, если разобраться, тоже не так уж плохо. Здесь о них скорее забудут, потому что кому может понадобиться такая комната? Она была наивно уверена, что их выселили с прежней квартиры именно из-за того, что квартира кому-то понадобилась. Вытолкнули сюда и, может, оставят в покое. Многих, чьи мужья тоже были арестованы, вообще выселили из Ленинграда. А это пострашнее любого ленинградского подвала, разумно думала Евгения Сергеевна. теперь главное — жить тихо, незаметно, не привлекая ничьего внимания. Большинство так и живет зато никто и не трогает их, зато за ними не являются по ночам. Евгения Сергеевна думала об этом вовсе не в упрек мужу, Боже упаси. Когда они познакомились, он уже был на ответственной работе, поэтому пенять ей не на кого, кроме как на себя. Значит, их жизнь не могла сложиться иначе, и остается одно — терпеть, терпеть и ждать. Неизвестность, по крайней мере, вечно продолжаться не может. А неизвестность — это самое страшное…