— Двадцать четвертый об исцелении недужных и воскрешении мертвых, — говорит Мэгги. Я читаю этот пункт несколько раз, и мне хочется, чтобы он мне понравился больше, чем он мне позволяет. Ты творец, говорится здесь, и все остальное — сон. Наверное, что-то в этом роде.
— Весь этот перечень взывает к крайне незрелому пониманию, — говорю я. — И опять же, зачем валяться в навозе, если из него можно выкарабкаться? Зачем валяться на кровати, мечтая о пробуждении, если ты можешь просто открыть глаза? А если ты не хочешь пробудиться, то зачем вообще все это? Дальше, двадцать пятый — это слишком, чтобы выпутаться, но это первый раз, когда в перечне упоминается искупление. Я не уверен, что это значит. Давай посмотрим двадцать шестой, может, здесь есть что-нибудь.
— Свобода от страха?
— Вероятно, в том смысле, что состояние сна можно назвать Парадигмой Страха, а пробужденное состояние — Парадигмой Любви [Агапэ]. Здесь говорится, что искупление означает отмену созданного, а отмена страха — это существенная составляющая ценности чудес, что может означать только отмену эго, так что искупление может означать рождение заново. В таком свете кое-что здесь обретает больше смысла, но все еще слишком затянуто.
— Я думала, весь перечень будет хорош, — говорит она.
— Он вполне хорош, если ты хочешь понять, как люди обманывают сами себя, чтобы остаться в детском состоянии, но тебе нужна взрослая перспектива, чтобы понять это. Продолжим.
Мэгги садиться на ручку моего кресла и мы читаем список вместе.
— В двадцать седьмом автор впервые претендует на то, что он Иисус, но на самом деле не говорит ничего. Двадцать восьмой неплох: свобода от страха, опять же. Открой глаза и кошмар закончится.
— Чудеса — это средство, а откровение — цель, — читает Мэгги.
— Слабо, но не неправильно, — говорю я. — Использование сосредоточенного намерения, чтобы осуществить переход во взрослость, определенно правильно, имелось ли это в виду или нет.
— Тогда довольно неплохо.
— Ладно, мы не сортируем перечень, мы просто хотим посмотреть, какова его ценность для путешествия. Мы вроде как прочесываем набитый рюкзак и оставляем только то, что жизненно важно. Если этот список и есть то, чего требует путешествие, то он полезен, но многое в нем избыточно. Нам нужна небольшая фляга, а они вручают нам тяжеленный глинобитный кувшин, украшенный рунами.
— Ваши комментарии облагораживают его, — замечает она.
— Ты не записываешь, — замечаю я.
— На лаптопе включена запись, как во время лекций в колледже. Я все перенесу на бумагу. Не беспокойтесь, продолжаем.
— Ладно, последняя часть двадцать девятого принципа хороша: чудеса исцеляют, потому что отвергают отождествление с телом в пользу отождествления с духом. Тридцатый, то же самое: дух, восприятие, соответствующий порядок, помещение духа в центр… Не знаю, это похоже на отделение унции сахара от фунта соли. Тридцать первый начинается хорошо, чудеса должны внушать благодарность, а не благоговение. Я бы даже предпочел переводить Любовь (Агапэ) как благодарность, так что мне нравится. Все остальное в тридцать первом смахивает на психическое расстройство, притом что здесь вроде нет ничего явно неправильного. В тридцать втором, я полагаю, автор говорит от имени Бога или Иисуса и связываться с этим неохота, хотя утверждение о помещении тебя выше физических законов в состояние совершенства вполне сносно. Тридцать третий начинается плохо, но дальше исправляется. Здесь говорится, что при высвобождении твоего разума из плена иллюзий возрождается здравомыслие, что является почти ясным и немногословным утверждением.
— Звучит неплохо, верно?
— Кое-что из этого очень хорошо, но трудновато продираться.
Она забирает страницы и в течение нескольких минут делает записи.
34, 35 — Симптомы слепоты
— Рыться отверткой, — говорит Мэгги, — полюса запрещают ражему всего прямоту. Где-то совы сокращают вожделение?
— Боже, — говорю я, — что?
— Тридцать четвертый, — повторяет она, — чудеса возвращают разуму его полноту. Это снова означает пробуждение?
— А, — говорю я, протирая глаза и встряхивая головой. — Конечно, поскольку для них сущностно необходимы открытые глаза, они обнажают уровень бытия, где доступен паттерн. Когда все лучше и лучше видишь эту изнанку реальности, физическая реальность кажется все менее и менее плотной.