Я и ухом не повел.
— Как я и говорил, про эту машину мне рассказывал сам Томми. Он тогда уже состарился, ослеп, совсем как я сейчас, и очень тосковал, потому что Анджела умерла, а он винил себя в ее смерти, и все его дети тоже винили его. В конце концов он покончил с собой. Но иногда ему нравилось болтать с нами, малышней. Наверно, потому, что мы были добрее к нему, чем взрослые. И он нам рассказывал… Он нам рассказывал…
Я осекся и закашлялся.
— Митч, — снова подала голос эта надоеда, — я хотела…
— Сиськи Джелы, хватит меня перебивать!
Женщина заткнулась.
— Томми мне рассказывал, что на Земле, если им было нужно куда-то, они не ходили пешком, как мы тут.
Я замолчал, стараясь вспомнить, что именно говорил Томми, но вместо этого вспомнил кое-что другое. А именно, что я был первым ребенком в Семье, чье лицо напоминало морду летучей мыши, и другие дети дразнили меня, но Томми меня любил. Он объяснил, что у его тетушки на Земле было точно такое же лицо, и мне не из-за чего расстраиваться. Дескать, это всего-навсего «заячья губа». Слово мне понравилось, но когда я рассказал об этом остальным детям, они подняли меня на смех: мол, неизвестно, что такое «заяц», а у меня рыло как у летучей мыши.
При мысли об этом мне стало грустно-прегрустно.
— На Земле, — продолжил я немного погодя, — шалаши строят не из коры, как мы. Стены у их шалашей огромные, как скалы, в пять-шесть раз выше человеческого роста, а то и больше. — Я потрогал жирную крышу Дома. — А внутри шалашей устроены другие шалаши, они называются «комнаты». Некоторые комнаты находятся одна над другой, а между ними — твердая земля, которую называют «пол». В комнатах стоят тили-визоры: они показывают движущиеся картинки событий, которые происходят где-то далеко. А чтобы приготовить мясо, не надо даже разжигать костер. У землян есть жесткие коробки из белого металла; внутри они всегда горячие из-за искричества, так что можно просто засунуть пищу внутрь, и она испечется.
А если землянам куда-то нужно, то они не идут пешком, как мы. Когда-то давным-давно люди на Земле ездили на спинах животных, которые назывались «лошади»: они позволяли на себе кататься. Эти звери были большие, как шерстяки, с острыми зубами. Но лошадей было мало, и во времена Томми люди уже в основном ездили на машинах вроде этой. Забираешься внутрь, как в шалаш, и она едет сама на колесах, как живая.
Я пощупал землю перед собой, чтобы найти Дом, и отыскал дверь. Потом я поставил два пальца на землю и зашагал, как человечек, от Дома к Машине. Так делал Томми, когда я был ребенком.
— Шаг, другой! — напевал я, совсем как Томми когда-то.
Я дошел до Машины.
— Митч, — снова заговорила та женщина, — этот кругляшок…
— Да заткнешься ты или нет, когда я рассказываю историю! — взорвался я.
Я сильно-пресильно рассердился. Когда я положил руку на Машину, сердце у меня колотилось так быстро, будто сейчас лопнет, и тут я вдруг почуял неладное. Машина должна плавно катиться вперед, не раскачиваясь из стороны в сторону.
— Что стряслось?
— Отвалился кругляшок. Одно из колесков, как ты их называешь. Наверно, ты слишком сильно на него нажал, когда кашлял.
— Что? Отлетело колесо?
— Да. Но ты не волнуйся. Мы его приклеим обратно. Вскипятим смолы и приклеим.
— Почему вы мне раньше не сказали, что отломилось колесо? И почему вы не забрали у меня машину, когда я закашлялся?
Все ломается, правда? Все выходит из строя.
Сердце у меня больно-пребольно колотилось, и слезы текли по лицу.
5
Джон Красносвет
Когда я проснулся, Джерри с Джеффом еще крепко спали, как и вся остальная группа. Я откинул шкуру шерстяка, которой накрывался ночью, и выполз наружу. «Пф-ф-ф», — пыхтел старый древосвет, возле которого притулился наш шалаш. Дерево качало смолу в горячий-прегорячий Подземный мир, а потом обратно, наверх. «Хм-м-м-м», — гудел лес тысячами тысяч светящихся деревьев, раскинувшихся от Пэкем-хиллс до Синих гор, от Скалистых гор до Альп. Все в группе, кроме меня, еще спали, только Дэвид стоял в дозоре: он что-то пробурчал себе под нос и ушел прочь с поляны. Я направился к продуктовому бревну, расположенному посередине группы, возле тлеющих угольев костра, снял плоский камень, накрывавший бревно сверху, нашарил горсть сушеных звездоцветов и кость. «А-а-а-а! А-а-а-а!» — закричала в лесу звездная птица.
В Синем краю просыпалась группа Звездоцветов. Лондонцы, жившие посередине между нами, вернулись из леса и принялись готовить ужин. Вскоре над Семьей поплыл дымный запах жареного каменячьего мяса.