Он поцеловал меня в последний раз. Это был нежный и скромный поцелуй, допустимый в присутствии брата.
– Оставь себе «Тело», Шелл.
– Оставить себе? – Я ощутила рамочку в пальцах, прижавших фото к его спине. – Нет, я не могу!
– Снимок просто исчезнет со стены. Джулиус уже уничтожал мои работы.
– Почему?
– Не знаю.
Я увидела, как Джулиус стиснул челюсти.
– Но он твой брат.
– Сводный брат, – напомнил мне Стивен. – Всего лишь сводный. У нас разные отцы.
– И все же…
– Его отец был пьяницей и просто ужасно обращался с моей мамой, пока она наконец от него не ушла. А у агрессивных и вороватых пьяниц часто рождаются агрессивные вороватые дети.
Джулиус вырвал меня из объятий Стивена и швырнул его на спинку дивана. От удара диван сдвинулся, и Стивен с ужасным грохотом упал на пол.
– Зачем ты ей это сказал? – спросил Джулиус с искренней обидой в голосе.
– Совершенно очевидно, что я не лгу, – не поднимаясь с пола, ответил Стивен. – Ты сам подтвердил мои слова.
– Мэри Шелли, вернитесь к дамам.
Я не сдвинулась с места.
Джулиус впился в меня взглядом:
– Я сказал, уйдите.
– Что вы собираетесь с ним сделать?
– Сейчас же! – Джулиус бросился ко мне, и в его глазах было столько гнева и унижения, что я выскочила из комнаты.
Я убежала, проявив глупость и трусость. Бежала, оставив скорчившегося от боли Стивена лежать на полу.
Дверь захлопнулась. Внутри что-то врезалось в стену – раз, затем второй. Я услышала, как все рамки с фотографиями задребезжали от этих ударов.
Воцарилась тишина.
Дверь открылась, и Джулиус вышел, один.
Глава 4. Таинственный остров
19 октября 1918 года
На рассвете меня разбудили шаги.
Я открыла глаза и попыталась сориентироваться в незнакомом расположении моей новой спальни, но ночные тени продолжали таиться в углах и скользить по новой мебели. Мой дорожный сундук и скаутские ботинки сгрудились в кучу возле соснового платяного шкафа.
Стоял октябрь, весна давно прошла. Я находилась в доме тети Эвы в разгар пандемии как беженка. Стивен давно уехал.
Тетя не могла позволить себе пользоваться электричеством, и я увидела ее лицо в противогриппозной маске в свете свечи возле моей кровати.
– Почему ты в очках? – спросила она.
Я стянула с лица ремешки, ощущая рубцы на коже там, где резиновая оправа прижималась к лицу.
– Наверное, я в них заснула.
– Ты хорошо себя чувствуешь?
– Да, а что? – Я подняла голову. – Я плохо выгляжу?
– Нет, просто я всю ночь беспокоилась, что ты в поезде заразилась и проснешься уже с гриппом.
– Я чувствую себя хорошо.
Я потерла сухие глаза.
– Через два часа мы пойдем в студию Джулиуса. Одевайся, давай позавтракаем. Еще нам нужно сделать мешочки с камфорными шариками, которые мы наденем на шею, чтобы этот запах не подпускал к нам микробы на пароме.
С этим она вышла из комнаты.
Свернувшись калачиком под одеялом, я смотрела, как солнце встает за кружевными занавесками моего окна. Портленд казался невыносимо далеким. Я спрашивала себя, когда состоится суд над отцом. После того как его заковали в наручники и ударили в живот, я схватила свои вещи, вышла через заднюю дверь и побежала на вокзал Портленд-Юнион, чтобы, как инструктировал меня отец, телеграфировать тете Эве. Я провела ночь на вокзальной скамье, пока утренний поезд не увез меня прочь. Никто не явился разыскивать шестнадцатилетнюю дочь мистера Роберта Блэка. В мире существовало слишком много других проблем, и некому было заниматься взрослым ребенком человека, обвиненного в государственной измене.
Мне стало больно дышать, поэтому я закрыла глаза и попыталась отогнать эти воспоминания.
Мыслями я обратилась к проблемам тети Эвы и бедному усопшему дяде Уилфреду. Он умер в июне в туберкулезной клинике, но что, если его дух вернулся в собственный дом? Несмотря на скептическое отношение к спиритуалистической фотографии Джулиуса и привидениям в целом, когда я в одиночестве лежала в постели, отдавшись во власть воображения, возможность жизни после смерти не казалась мне такой уж невероятной. Более того, я убедила себя в том, что из соседней комнаты донесся кашель дяди Уилфреда, и это заставило меня выскочить из-под одеяла и начать одеваться.
Я открыла крышку своего дорожного сундука и поморщилась.
– Боже правый! Что за мрачный гардероб!
Мои платья и юбки были либо черными, либо темно-синими – настолько темными, что казались черными. Нехватка немецких красителей в стране лишила нашу одежду ярких цветов, отчего мы все выглядели так же безрадостно, как и мир вокруг нас. Я извлекла из чемодана темно-синее платье длиной до середины икры с воротником в матросском стиле и свободным галстуком того же оттенка, что и платье. Чтобы придать себе привлекательности, я открыла мамину сумку, скользнула пальцами в тот же кармашек, в котором хранила летные очки, и вынула цепочку. Мой отец сделал ее для меня из медных запасных деталей друга-часовщика.