— Я все понимаю, но…
— Дмитрий, мы тоже в курсе, вы любите эпатировать публику. Но это уже совсем другое дело. У нас с вами договор. И в случае срыва выставки не по нашей вине, вам придется выплатить неустойку.
— Я не отказываюсь платить. Но полотен не должно быть. Могу предоставить вам свою новую коллекцию в привычном жанре. Если, конечно, таковой вариант вас устроит. Завтра же работы будут здесь, да хоть сегодня ночью.
— Да, что случилось-то? Объясните хотя бы.
— Считайте, у меня вот прямо сейчас случилась переоценка ценностей, я же немного того, сами знаете. И еще, вы не видели моего агента?
— Д-да, — замешкался куратор. — Он в моем кабинете.
— Прошу меня простить, но решения своего я не изменю. Подумайте над предложением заменить полотна. Если нет, я покрою ущерб.
И Дар отправился в сторону административных помещений. Как и сказал Кирилл, Давид находился в кабинете, с кем-то весело общался по телефону.
— Какого хрена ты тут устроил? — подлетел к нему художник, схватил за грудки.
— Ты чего? — обомлел тот.
— Я же говорил не трогать часть полотен! — встряхнул его.
— Блин, Дар, — заулыбался сразу, — да, брось. Крутые же. У меня глаз алмаз, с этих картин ты поимеешь серьезные бабки. Те, что ты указал, ну, на троечку.
— Ты уволен, — швырнул его на диван.
— Дар!
А Дима вернулся в зал, где его снова обступили журналисты, да и возмущенные посетители, ибо работники галереи начали снимать полотна. Дар же натянул на лицо привычную гримасу нахала с рублевки, затем театрально всем поклонился и направился к выходу, параллельно распорядившись, чтобы картины поместили к нему в машину.
И когда все закончилось, когда он вставил ключ в замок зажигания, тогда наконец-то стал собой. Видимо это расплата за все то дерьмо, которое успел натворить — наркота, пьянки, бесчисленное количество обманутых и униженных женщин. Было время, они с Давидом разъезжали по Подмосковью, находили, как любили выражаться, нищебродок и за, не сказать, что большие деньги творили с ними, что хотели. Развлекались, даже ставки делали, за какой минимум готовы отдаться эти наивные дурочки. Все верно, бумеранг он есть… просто иногда он может долго кружить над головой, а прилетит обязательно и ударит так, что захочется сдохнуть. Именно этого сейчас и хотелось Дару — разогнаться и чтобы мокрого места не осталось.
Как же он не понял, что давно уже ничего собой не представляет, что вдохновение иссякло, душа сгнила, осталась пустая оболочка, которую заполнила собой Саша. Но вот ее не стало и внутри снова опустело. Он ведь и ее заставил пройти через унижения. А эти треклятые картины тому доказательство.
Дар вырулил на проезжую часть и забылся. Очнулся лишь спустя два часа, как оказалось, забурился в какую-то глухомань. Слева и справа чернели поля, на небе сияли звезды. Хорошее место — ночь, тишина, вокруг ни души. Дима вылез из машины, открыл багажник и вытащил оттуда все картины, после чего спустил их в кювет, где уложил ровной стопкой. Минутой позже они уже ярко полыхали, потрескивая багетами, а Дар стоял в метре от пламени и с абсолютным равнодушием в глазах наблюдал, как огонь жадно пожирает плоды его якобы вдохновения.
Вернулся домой только к утру, зашел в квартиру, бросил на консоль ключи и застыл посреди пустоты. Сойка ушла… только куда ушла? Дар несколько раз набрал ей, само собой, ответа не последовало.
И потекли дни… дни одиночества. Дима все же навестил квартиру тетки Саши, но ему открыли уже совершенно другие люди, естественно, о местоположении прежней жилички они ничего не знали. Найти Сойку большого труда не составило, девушка временно поселилась у сестры, однако на контакт не шла, а беспокоить ее Дар не решился, осознал, что достаточно уже нагадил в душу. А вот обещание свое выполнил, связался с нужными людьми и Сашу приняли в танцевальный коллектив.
Сегодня он проснулся ни свет ни заря, телефон трезвонил и трезвонил на тумбочке. Дар попытался его отключить, но вместо отбоя нажал на «принять вызов»
— Алло, — ответил спросонья.
«— Привет, Дим, — раздался голос деда. — Ты как там? Я тебе неделю уже дозвониться не могу»
— А-а-а-а, привет, — снова рухнула на подушку. — Да я как-то … приуныл, — и грустно усмехнулся.
«— Главное, жив здоров. И вроде трезвый, — а вот голос деда звучал как-то не так, сдавленно что ли, без привычного задора»