— Похоже, для Мандреда здесь все согласованно и соразмерно, — пробормотал он, бросив быстрый взгляд на сына человеческого.
— Он не обладает столь тонкими чувствами, как дети альвов.
Нурамон кивнул. Фародин был прав. Но тем не менее… Может быть, здесь скрыт свой порядок, для которого требуются чувства еще более тонкие, чем те, которыми обладают эльфы?
Когда все дела были сделаны, Нурамон присел на опушке и обвел взглядом окружающий ландшафт. Фародин присоединился к нему, протянул свой мешочек с ягодами шелковицы.
Нурамон удивился.
— Нужно ли это?
Его товарищ кивнул.
Он принял предложение Фародина. Они съели по нескольку ягод, помолчали.
Когда настали сумерки, Лийема спросила, куда запропали Брандан и Айгилаос.
Нурамон поднялся.
— Я приведу их.
— Мне пойти с тобой? — спросил Фародин.
— Нет. — Он взглянул на волшебницу. — Лучше выясни у Ванны, все ли в порядке, — шепотом сказал он. — Она все время отмалчивается и о чем-то размышляет.
Фародин невольно улыбнулся и поднялся, направляясь к эльфийке. А Нурамон покинул лагерь по следам Айгилаоса и Брандана.
Идти по их следу было легко. Хотя отпечатки сапог Брандана разобрать было сложно, Айгилаос оставлял целую колею. Нурамон несколько раз посмотрел на свои ноги; невольно вспомнился Мандред и то, как он провалился в снег. Может быть, все-таки какое-то колдовство помогает ему двигаться по снегу. Он попытался оставлять более четкие следы, и это ему удалось. Однако приходилось концентрироваться на этом и ставить ноги как можно более неловко. Если этого не делать, ноги его отказывались проваливаться в снег.
Через некоторое время следы изменились. Нурамон увидел, что оба его товарища приметили косулю. Вскоре после этого они разделились, Айгилаос пошел налево, Брандан — направо. След косули вел прямо. Нурамон пошел за Айгилаосом, поскольку это было легче.
Внезапно он что-то услышал. Эльф остановился и прислушался. Сначала он разобрал только вой ветра. А потом различил тихое шипение. Это могла быть всего лишь корка затвердевшего снега, которую сдувало с дерева неподалеку. Но шипение то и дело возвращалось. Оно было то более протяжным, то более коротким. Может быть, это такое животное? Впрочем, это с равной вероятностью мог быть и человек-кабан.
Нурамон осторожно положил руку на меч. Подумал, не позвать ли Айгилаоса или Брандана, но не стал делать этого. Вспыльчивый кентавр мог выпустить стрелу в него, если он криком спугнет дичь.
Казалось, шум раздавался совсем близко. Но Нурамон не хотел полагаться только на свои чувства. Этот мир сбивал его с толку! На сегодня с него было достаточно! Обман зрения уже был. Теперь обмануть могут и уши.
Нурамон осторожно сошел со следа Айгилаоса, чтобы проследить за шипением. Вскоре он увидел между деревьями поляну. Казалось, звук доносится оттуда.
Когда Нурамон достиг ее края, ему показалось, что он что-то заметил. Примерно в центре ее стояли три дуба. Ветер донес до него неприятный запах и заставил на миг застыть. Что-то было не так с этим запахом. Но как можно в этом мире полагаться на эльфийские чувства?
Он осторожно вышел на поляну и огляделся. Никого не видно. Однако с каждым шагом, который он делал, шипение становилось громче. Что бы это ни было, источник его должен был быть на поляне, за тремя деревьями. Рука Нурамона крепче сжала холодную рукоять меча.
Нурамон почти достиг деревьев. По левую руку от себя он увидел широкий след, который вел из лесу. То был след Айгилаоса!
Он поспешил к трем дубам. Шипение стало до ужаса громким и протяжным. Эльф обнаружил в снегу сломанный обруч. Он быстро обошел группу деревьев — и не поверил своим глазам!
Прямо перед ним, в снегу, лежал Айгилаос! Голова его была запрокинута, и он через открытый рот издавал это шипение. Кудрявая борода человека-коня была залита кровью. В шее Нурамон заметил четыре маленькие ранки. Если бы не они, крики кентавра наверняка были бы слышны по всему лесу. Однако таким образом он не мог издать больше ни звука. Его в буквальном смысле лишили голоса. Его крик был просто протяжным дыханием, вырывавшимся из горла.
На лице Айгилаоса было больше боли, чем когда-либо доводилось видеть Нурамону. Глаза кентавра были широко раскрыты. Он то и дело судорожно вдыхал, хотел закричать, и тем не менее мог издать только жалкое шипение.
Все четыре ноги кентавра были сломаны, из одной даже торчала кость. Брюхо было вспорото. В снегу образовалась замерзшая лужица крови, часть внутренностей вывалилась. Одна рука была погребена под его телом, вторая — вывихнута и сломана, как и ноги. На его коже было много широких ран, словно на него напало какое-то дикое животное.