Настолько же соблазнительной была мягкая кожа Нурамона. Она обволакивала ее, словно мягкое одеяло. Нороэлль слышала, как размеренно дышит Нурамон. Это было долгое дыхание, которое она с наслаждением вдыхала и пробовала на вкус.
Внезапно она услыхала сама себя. Услышала, как шепчет имя Нурамона, все громче и громче; настолько громко, что удивилась сама. А потом раздался крик! Все впечатления смешались и опьянили ее.
Нороэлль тут же проснулась. Все то, что она чувствовала еще мгновение назад, поблекло, улетело. Она не отваживалась открыть глаза, чтобы убедиться: Нурамона нет с ней. Она хотела коснуться его, но ничего не вышло. Она хотела произнести его имя, однако ее губы не шевелились. И когда она захотела открыть глаза, то обнаружила, что веки не повинуются. Она была пленницей своего тела, и спрашивала себя, действительно ли проснулась или все еще спит.
Внезапно она почувствовала присутствие кого-то в своей комнате. Действительно ли это Нурамон? Неужели он вернулся к ней и в реальном мире?
Гость подошел к постели. Она отчетливо слышала его осторожные шаги. Он остановился рядом с ней и замер. Она не могла с уверенностью сказать, здесь ли он еще. Наконец она уверилась в том, что одна.
Внезапно перед дверью раздались шаги. Затем она услышала, что ее зовет Обилее. Подруга подошла ближе, села рядом и коснулась эльфийки:
— Нороэлль!
Нороэлль в отчаянии пыталась вернуть контроль над собственным телом.
Обилее поднялась и закрыла ставни. Затем вернулась к Нороэлль и укрыла ее.
Внезапно у Нороэлль перехватило дыхание, стало тревожно, и в следующий миг она снова стала хозяйкой своего тела. Она открыла глаза и рывком села на постели.
Обилее испугалась.
— Нурамон!
Молодая эльфийка не сдержала улыбки.
— Мне снился сон, Обилее. — Нороэлль увидела, что рядом лежит ее ночная сорочка. Поняла, что окна открыты… — Это был больше, чем просто сон. Он был здесь… Он действительно был здесь! — Она умолкла. — Но если он был здесь, то… — то эльфийская охота потерпела неудачу. То все именно так, как сказал во сне Нурамон. Все кончено. Ее возлюбленные мертвы.
Целительные чары
Нурамон стоял над мертвым девантаром, словно громом пораженный. Демон что-то сделал, прежде чем Мандред убил его. Его, словно тень, окутывало дыхание магии. Однако теперь бестия лежала неподвижно. Лезвие кабаньего копья Мандреда торчало из его глазницы. Сын человеческий стоял на коленях на каменном полу и тяжело дышал.
Нурамон встряхнулся. Наконец он снова смог ясно мыслить. Он обернулся и увидел мертвые тела Ванны и волка. Фародин лежал на спине; в груди его зияла глубокая рана.
Нурамон тут же бросился к нему.
— Фародин! — крикнул он, однако его товарищ потерял сознание.
Дыхание было поверхностным, пульс нитевидный… Несмотря на кровоточащие порезы на щеке лицо его напомнило Нурамону лицо спящего ребенка.
Эльф обещал Нороэлль, что они оба вернутся. А теперь Фародин умирал у него на глазах. Вместе с облачками дыхания таяла последняя надежда. Потому что мертвого исцелить нельзя.
Нурамон схватил своего товарища за руку. Та еще не остыла. Оставалось немного тепла. Когда-то мать говорила, что существует порог, начиная с которого можно только наблюдать за тем, как умирает дитя альвов. Оценив серьезную рану, он понял, что Фародина уже не вернуть.
Его товарищ решился на невозможное, чтобы спасти его. Теперь Нурамон должен попытаться сделать все, что в его силах, как и обещал Нороэлль. Теперь его черед совершить невозможное. Если это конец и ничего сделать нельзя, то он, по крайней мере, умрет, пытаясь спасти Фародина.
Эльф закрыл глаза и снова подумал о Нороэлль. Увидел перед собой ее лицо — и начал плести чары.
Боль пришла сразу, глубоко вонзившись в голову. Казалось, каждая жилка в его теле раскалилась.
Нурамон услышал свой крик. Что-то схватило его за горло. Ему приходилось отвоевывать каждый вздох. Интересно, он перестанет дышать, когда снова задышит Фародин? Потом что-то вцепилось ему в сердце и безжалостно сдавило. Боль захлестнула. Он хотел отпустить Фародина, но не чувствовал, что делает. Нурамону казалось, что тела у него больше нет. Подумал о Нороэлль. После этого он захотел любой ценой удержать Фародина и перетерпеть эти муки. Он не знал, жив ли еще, не знал, как обстоят дела с Фародином. Не знал он также, сколько времени прошло. Было лишь страдание, наполнявшее его. Одна мысль — не отпускать! — вот и все, что осталось.