И тем не менее она спрашивала себя, кто такой на самом деле Фародин. Он ускользал от нее, словно родник Лин уходил от взглядов эльфов в сияющий свет. Ей хотелось, чтобы он на миг ослабил сияние, чтобы можно было взглянуть на источник. Она часто пыталась подтолкнуть его к этому, однако он не понял ее намеков. И до сих пор его внутренний мир был сокрыт от нее. Иногда она опасалась, что там может таиться что-то темное, что-то, что Фародин хочет утаить любой ценой. Ее возлюбленный то и дело отправлялся в дальние путешествия, однако никогда не говорил о том, куда направляется и с какой целью. А когда возвращался, то, несмотря на радость встречи, он казался Нороэлль еще более замкнутым, чем прежде.
В случае же с Нурамоном Нороэлль точно знала, кто перед ней. Ей часто говорили, что Нурамон ей не пара, не достоин ее. Он происходил не из древнего рода, а из семьи, которая покрыла себя позором. Ибо Нурамон нес в себе душу эльфа, который за все свои жизни, когда он снова приходил в мир, не нашел своего предназначения и поэтому не ушел в лунный свет. Тот, для кого этот путь был закрыт, рождался до тех пор, пока не исполнялась его судьба. И при этом не был способен вспомнить свои прошлые жизни.
Никто другой не рождался снова так часто, как Нурамон; на протяжении тысячелетий его жизнь сменялась смертью, и так далее… Вместе с душой унаследовал Нурамон и свое имя. Королева узнала в нем душу его деда и дала ему это имя. Этот, казалось, нескончаемый поиск своего предназначения вызывал насмешки даже в семье Нурамона. По крайней мере, сейчас никому не стоило беспокоиться за своих новорожденных детей; однако как только Нурамон умрет, его душа вернется. Никто не знает, у кого следующего родится Нурамон.
В общем, он, зная свою родословную, поистине не мог ожидать, что из-за этого им будут восхищаться. Напротив, все говорили, что Нурамон пойдет тем же путем, что и раньше; он будет искать свое предназначение, потом умрет и родится снова. Нороэлль была противна эта точка зрения. Она видела перед собой прекрасного молодого человека, а когда Нурамон начинал петь очередную песню о ее красоте, Нороэлль чувствовала, что каждое произнесенное им слово рождалось из глубокой любви к ней. То, чего лишила его колыбель, он завоевал сам. Только на одно не отваживался он: приблизиться к ней. Он никогда еще не прикасался к ней, еще никогда не решался он на это, в отличие от Фародина, бравшего ее за руки и даже целовавшего их. И когда бы ни попыталась она одарить его невинной нежностью, он сладкими, пьянящими словами отстранял ее.
С какой стороны ни смотрела она на обоих поклонников, в данный момент выбрать она не могла. Если бы Фародин открылся ей, то она выбрала бы его. Если бы Нурамон потянулся к ней, то она предпочла бы его. Решение было не за ней.
Прошло уже двадцать лет с тех пор, как началось это соперничество. И может пройти еще двадцать, а они будут все так же ждать ее решения. И если она не примет его, то благосклонность ее завоюет тот, кто будет более постоянен. Если же и в этом они будут равны, то соперничество может длиться вечно — мысль об этом вызывала у Нороэлль улыбку.
Фародин заиграл новую мелодию, и играл он ее так искренне, что Нороэлль закрыла глаза. Она знала эту песню, ее исполняли при дворе. Однако в каждом звуке, сыгранном Фародином, он превосходил то, что она слышала ранее.
Тем временем голос Нурамона несколько поблек, пока Фародин не начал новую песню.
— Нороэлль, дитя альвов ты милое! — пел теперь Нурамон.
Нороэлль открыла глаза, ее удивила внезапная перемена в его голосе.
— Подойди, на воде отражение. — Он смотрел в воду, но она не могла проследить за его взглядом, настолько завораживал ее голос.
— В этом зеркале чудом хранимое / Между тенью и светом мгновение.
Нороэлль повиновалась: она прошла несколько шагов по направлению к роднику, опустилась на колени на берегу озера, чтобы посмотреть в воду. Однако ничего не обнаружила.
А Нурамон продолжал.
— Дитя альвов с глазами-озерами.
Нороэлль увидела синие глаза; то были ее собственные, которые Нурамон сравнил с озером.
— Ветром волосы-ночь перевеяны.