Оторвавшись от бумажки, на которой делал записи, доктор Пресвелд поднялся и посмотрел на столпившихся у двери женщин.
— Доктор, скажите честно, Элен… она умирает? — трагично всхлипнула Рут, слишком переигрывая, изображая беспокойство.
— Ну что вы! — засмеялся старичок и поправил большие круглые очки, за линзами которых в проницательных серых глазах мелькнула насмешка. — Если человек падает в обморок, это вовсе не означает, что он умер… в большинстве случаев.
— Тогда что с ней? — подозрительно поинтересовалась Пегги.
— Обычная простуда.
— Простуда? — лицо Рут скривилось от разочарования.
— А почему она упала в обморок? — спросила Меган.
— У нее пониженное давление. От этого не всегда умирают, — добавил он с иронией и взглянул на девочку. — Летчик, поди-ка сюда!
— Да, док?
— Твоей мамочке придется немного поваляться в постельке, и я попрошу тебя присматривать за ней и, если, вдруг, станет хуже, сообщить мне. Хорошо, солнышко?
Кэрол согласно кивнула. Он протянул ей листочек бумаги.
— Здесь лекарства, которые необходимо купить, — доктор бросил острый взгляд на женщин. — Надеюсь, вы найдете на них немного денег?
— О, да, конечно! — поспешно заверила Пегги, изобразив улыбку.
Остальные энергично закивали, подтверждая.
Кэрол скосилась на них, осторожно держа врученный ей список. Она знала, что если у матери не найдется денег, никто из них никогда не даст своих. Опустив глаза на список, она некоторое время пыталась прочесть каракули доктора, но, так и не разобравшись, посмотрела на мать. И вдруг, где-то очень глубоко внутри в ней шевельнулось какое-то чувство, нечто, напоминающее жалость. Ее мать никому не нужна, она одинока в этом мире, очень одинока. И помощи ей ждать не от кого. Но даже она не заслуживала того, чтобы родная дочь отвернулась от больной матери. Кэрол не хотела, чтобы когда-нибудь ее дочь отвергла ее, и потому не смогла сейчас повернуться и уйти, предоставив мать самой себе. Какой бы она не была, Элен — ее мать. А мать — это святое.
«Да, святое, — вздохнула Кэрол. — Даже не смотря на то, что за всю жизнь ничего святого у матери я не заметила».
Да, не смотря на это, Кэрол ухаживала за больной матерью, проявляя заботу и внимание. Элен была странно молчалива и спокойна, чем немало удивляла всех, кто был знаком с ее диким нравом. Казалось, она со всем смирилась. С тем, что ее ребенок — ее проклятие, что ее жизнь — дерьмо. Судя по выражению ее глаз, ей теперь было на все наплевать, в том числе и на себя саму.
Кэрол безмолвно дивилась этой перемене, и ей стало, вдруг, непомерно жаль мать. Впервые в жизни. Но она ни в коем случае не давала ей это понять, потому что мать это взбесило бы. Элен могла вынести многое, но только не жалость. А сама Кэрол не имела понятия, что в этом такого ужасного. Ее никто никогда не жалел, кроме Мадлен. Даже Эмми не выказывала ей никогда жалости, хотя в душе жалела. «Жалость для слабых, а ты не должна быть слабой», — говорила она. «Господи, но если я на самом деле слабая, если мне хочется, чтобы меня кто-нибудь пожалел, утешил, если я нуждаюсь в постоянной поддержке более уверенного человека, чем я — с этим ничего не поделаешь. Я не могу стать Эмми, потому что я не Эмми. Я не могу стать сильной, потому что я рождена слабой», — думала Кэрол, и презрение к себе отравляло ей душу.
Когда Элен взглянула на список лекарств, которые необходимо купить для ее выздоровления, она швырнула его в лицо дочери.
— Порви его, — приказала она. — Я встану на ноги и без этих лекарств.
— Но, мама, доктор сказал…
— Слушай, что я говорю, а не доктор, — отрезала Элен, перебив дочь. — Я не собираюсь бросать деньги на ветер.
Но Кэрол не разделяла ее мнения. Раз доктор сказал, что нужны лекарства, значит, надо их купить. Для этого Кэрол пожертвовала собственным личным капиталом. Собираясь к Уильямсам в аптеку, Кэрол чуть ли не у самых дверей столкнулась с Эмми. Та зашла узнать, как самочувствие Элен и самой Кэрол, а также сообщить шокирующую новость.
Узнав, что Кэрол идет за лекарствами, она вытащила из кармана куртки помятую десятидолларовую купюру и вручила подружке.
— Извини, это все, что у меня есть, — развела она руками.
— Спасибо, Эми, ты настоящий друг, — растрогалась Кэрол.
— Я знаю.
Кэрол невольно улыбнулась ее беспечно-самоуверенному тону.
— А что за шокирующую новость ты хотела мне сообщить?
Беспечное выражение мгновенно исчезло с лица хорошенькой мулаточки, и она тихо проговорила:
— Я уже два дня подряд хожу к Розе и не могу застать ее дома.
— Может, она уехала?
— И ничего мне не сказала? — нахмурилась Эмми, сделав забавно сосредоточенное лицо. — Знаешь, Кэрол, все это мне почему-то не нравится.
Когда Кэрол внесла в комнату матери лекарства и положила их на стол, сердце ее взволновано билось. Элен спала, и девочка не стала ее будить. Покидая комнату, она с внутренним трепетом представляла, какова будет реакция матери, когда она увидит эти лекарства, как она обрадуется и скажет: «Доченька, как приятна мне твоя забота, спасибо!». А Кэрол ей ответит: «А как мне приятно о тебе заботиться, мама! И вовсе не нужно меня за это благодарить, мама».
— Мама, — повторила девочка, но уже вслух, и внезапно остановилась, поразившись тому, сколько тепла и нежности прозвучало в этом коротком слове. Впервые в жизни слово «мама» показалось ей таким ласковым, таким близким, самым близким словом на свете. Она вновь произнесла это слово и улыбнулась, почувствовав, какое приятное нежное тепло разливается в груди. Мечтательно она подумала о том, как было бы прекрасно обращаться к матери с такой нежностью и любовью, и чтобы мать так же обращалась к ней. Кэрол так хотелось иметь настоящую маму, как у Эмми, например. Миссис Берджес тоже не была обделена косыми взглядами окружающих, и причиной тому было то, что она была белой женщиной, к тому же довольно привлекательной, а мужем ее был черный, негр, как любили говорить Элен и все остальные ее кумушки, которые, как и многие, тоже не одобряли ее выбор.
— Господи, да как можно выйти замуж за ниггера, они же такие мерзкие! — с нескрываемым презрением и отвращением говорила Элен.
Но Кэрол вовсе не находила мистера Берджеса мерзким, и ее задевали и обижали подобные слова в адрес этого человека, и вовсе не только из-за того, что он отец Эмми. Джон Берджес был очень приятным мужчиной и внешне, и в общении, умным и мягким. К тому же он был военным, а Кэрол очень уважала военных. Она не видела разницы между белым человеком и черным, кроме цвета кожи, и это не имело в ее глазах никакого значения. То, что у Эмми кожа темнее, чем у нее, не заставляло Кэрол любить ее меньше. Наоборот, Кэрол очень даже нравился ореховый оттенок кожи Эмми, она считала его куда красивее своей бледной и тусклой кожи. И Кэрол не удивлялась тому, что миссис Берджес выбрала Джона. Он был высоким, сильным мужчиной, и любой из представителей сильного пола позавидовал бы его телосложению, а также обладал ослепительной доброй улыбкой. И что из того, что у него черная кожа? Но, как ни жаль, мнение Кэрол разделяли не все. Кармен Берджес также очень любила свою дочь, и для нее не имело значения то, что она черная. Кэрол невольно вспомнила, как Элен сказала, испепеляя ее жестким взглядом: «Я кляну Бога за то, что он наградил меня этим отродьем, а если бы она была черная, я бы придушила ее сразу после рождения! Эта Кармен дура, обложила себя со всех сторон черными, да еще и радуется этому!».
Но девочка отогнала неприятные мысли, и с удовольствием подумала о том, как обрадуется мама тому, что она купила все-таки ей лекарства.
Она возилась на кухне, готовя матери ужин, когда Рут Ланкастер сказала, что Элен зовет ее. Задержавшись на пару минут, чтобы закончить с изобретенным ею блюдом, она поставила на поднос ужин, выпорхнула из кухни и поплыла в комнату матери. Держа поднос так бережно, словно от малейшего неосторожного движения он может рассыпаться, и напевая веселую песенку, она подошла к чуть приоткрытой двери и, зацепив ее носком потертой старой туфли, открыла.