Она беззастенчиво разглядывала мужчину, с интересом ожидая его ответа. Выгонит ее из аудитории или примется, брызжа слюной, доказывать, что этот… Бунин — какой-нибудь великий поэт или прозаик? В любом случае, скорее всего, Горанов взбешен — до этого ни один студиоз не решался и слова ему поперек молвить, не то, что высказать прямое неуважение к его предмету, а, значит, и к нему самому.
Но литературный профессор изумил.
— Это имя кажется вам нелепым, не так ли? Какой-то Бунин — смешная, чуждая вашему уху фамилия… — Торстон Горанов подался вперед, и во взгляде его было столько презрения, что это, к ее собственному удивлению, ощутимо укололо Джин.
— Знаете, мисс Моранте, а ведь я совершил ошибку. Вызывая вас к доске, я не учел, что имя Бунина, так же, как и сам величайший русский писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе, так же, как и его потрясающее творчество лежит совершенно в иной от вас плоскости. Находится на ином уровне, подняться на который для вас слишком непосильная задача. В принципе, я мог быть снисходителен и сделать персональную скидку, если вы хотя бы попытались. Однако «неудовлетворительно» я вам поставлю не за это… А за напяленные на моем занятии солнцезащитные очки, вульгарное платье и эту неряшливую прическу.
Аудитория испуганно ахнула, а Джина не сдержала удивленной усмешки, потому что это было уже интересно. Она знала, что выглядит потрясающе — даже с этим идиотским пучком на голове и в совершенно не подходящем для учебы клубном платье, сверкающем драгоценными пайетками при каждом ее движении. Но Горанов хотел задеть ее, в отличие от других мужчин выразив полное пренебрежение к ее внешности… И у него, черт побери, это получилось!
Вообще-то неуд, выставленный Торстоном Горановым был подобен смертному приговору, ибо исправление его требовало титанических усилий. Нужно было перечитать кучу сложнейших произведений и ответить ему по содержанию, а так же от руки написать читательский дневник по всей русской критике. В своих наказаниях Горанов был принципиален и по-настоящему жесток, хладнокровно добиваясь от нерадивых студиозов выполнения всех заданий.
Вот только от Джины Моранте он не дождется! Надо срочно что-то ответить, что-то дерзкое, вызывающее, смутить, иначе ей можно засчитывать поражение. А проигрывать она не любит больше всего на свете. Впрочем, нужный ответ пришел на ум сразу.
— To есть, если я оденусь так, как нравится лично вам, вы исправите его на отлично?
— ослепительно улыбнувшись, мурлыкнула Джин.
— Боюсь, мисс Моранте, вам уже ничто не поможет, — не глядя на нее, отчеканил литературный профессор, и уже больше не обращая на девушку и капли внимания, вызвал отвечать биографию Бунина готовившую этот вопрос Роз Бертен, которая с нескрываемой радостью затрусила к доске.
«Что ж, проигрывать нужно уметь» — с досадой подумала Джина, под пристальные взгляды сокурсников опускаясь на свое место, но непреложная истина утешала слабо — проигрывать было противно. Джина всегда смотрела правде в глаза и не могла не понимать, что сегодня Торстон Горанов ее сделал, во всеуслышание объявив ее, во-первых, недалекой, во-вторых, непривлекательной.
А обиднее всего, что напросилась она на это сама.
ГЛАВА 3. Вефриум
— И вдохнул Бог в Адама бессмертную душу, а в Еву не вдохнул, и пошла она по свету без души, а лишь с неким подобием ее, что досталось ей от ребра Адамова. И согрешила недостойная, блудливая, бездуховная женщина и лишила всех нас райской благодати, и прокляла тем поступком весь женский род!
Джин пыталась вникнуть в смысл этих слов, понимая, что это нужно для ее же собственной безопасности — разобраться в том, кто ее окружает, и чего от нее хотят, но получалось с трудом.
Жажда крови, которая ее мучила, пока что была терпимой, но от нее уже саднило горло и кружилась голова, хорошо, что пока только слегка. Сутки в поезде и полдня дороги до Догмы, столицы, которая называлась так же, как и сама республика — за все это время Джин не сделала и глотка крови. Не то, что из живого сосуда, но даже из амфоры. По правде говоря, сейчас она была бы согласна и на амфору с кровью из специализированного донорского магазина, хотя обычно относилась к этим магазинам с презрением, предпочитая «живую» кровь сосуда. Но когда во время одной из остановок Джина, превозмогая гордость, сказала светловолосому догмовцу, что голодна, то в ответ услышала равнодушное «В наши инструкции твоя кормежка не входила».