— И даже не думали?
— И не думали.
— Расскажи мне о той истории, — попросил Нкози.
— Нет.
— Я прошу тебя!
— Ну, пожалуйста, не настаивай.
— Нет, ты сейчас же расскажешь! Или между нами всегда будет отчуждение. Разве ты не понимаешь?
— Ну, ладно.
Она отодвинулась от него. Сейчас он не противился этому. Молчание затянулось и стало неловким.
— Все было так гадко… Не надо… — умоляла она.
Он молчал, ожидая, когда она начнет свой рассказ.
И она заговорила наконец глухим, упавшим голосом:
— Мы встретились, когда я училась на втором курсе Лондонского университета.
Он изучал политику и был секретарем Спартаковского клуба. Блестящий оратор, автор томика революционных стихов, он щеголял марксизмом и проповедовал его с какой-то веселой гордостью и высокомерием. Я впервые увидела и услышала его на диспуте по колониализму между Спартаковским и Социалистическим клубами. Я никогда не видела и не слышала ничего подобного — и конечно же тотчас влюбилась в него.
Он был высокого роста и красив, словно бог, и только благодаря ему Спартаковский клуб одержал победу над своими оппонентами. Я была очень польщена вниманием, которое он проявил ко мне после диспута, и со всей его компанией отправилась на дружескую пирушку. Пришло время закрывать кабачок, и все стали расходиться по домам, а он предложил мне зайти к нему посидеть. Кстати, как только подходила его очередь выставить очередную бутылку, платила за нее я. Потому что в первый раз, когда ему нужно было платить, он пошарил в карманах и, глядя на меня, пожал плечами. Я, разумеется, заплатила. С тех пор так и повелось — всегда и за него и за себя платила только я. Итак, я пошла к нему. Он хотел переспать со мной, и я не противилась. Я стала его любовницей; я оплачивала его счета, убирала комнату, готовила обед, я даже не возражала, когда у него появлялась охота, разнообразия ради, переспать с другой. Видите ли, я была так благодарна, что этот богоподобный, красноречивый и блестящий революционер уделяет мне внимание, что, несмотря на мой физический недостаток, я могу быть приятна такому человеку. Я так гордилась этим. К тому же женщина всегда глубоко привязывается к своему первому мужчине, если этот мужчина сумеет ее всколыхнуть. А он сумел меня всколыхнуть.
Наступило длительное молчание. Его нарушил Нкози:
— Хватит. Ты достаточно рассказала. Воспоминания причиняют тебе боль.
Будто не слыша его слов, она через некоторое время продолжала:
— Придя к нему однажды, я увидела сложенный чемодан. Он сообщил мне, что завтра утром отправляется с небольшой группой писателей в поездку по России и Китаю. И для этого ему необходимо сто пятьдесят фунтов. Он думал, что я тотчас же выложу деньги. Давуд щедро снабжал меня деньгами, но за четыре месяца моего романа я потратила все свои сбережения, пятьсот с лишним фунтов. Я знала, что без разрешения Давуда банк не выдаст мне ни единого пенни, а телеграфировать брату просто не могла. Он ведь не знал, что я содержу любовника, а у меня еще сохранились остатки гордости. Короче говоря, я заявила, что денег у меня нет. Он решил, что я капризничаю, и попытался подействовать на меня лаской. Он так и не поверил, что я не могу достать деньги. Был уверен, что стоит мне только захотеть, и я непременно их достану. Он даже предложил мне связаться по телефону с братом, жившим в Южной Африке, и все объяснить.
Когда же я отвергла это предложение, мой очаровательный герой невероятно обозлился и стал говорить о том, как подавлял в себе отвращение всякий раз, когда ложился со мной в постель, но это было неизбежно, и он с лихвой заплатил за каждое полученное от меня пенни. Так прямо он, разумеется, не сказал, но дал мне понять, что я была противна ему не только потому, что я индианка, но и потому, что я калека. В гневе он дошел до жестокости и стал изображать, как я хожу… А потом велел мне убираться прочь.
— И ты никогда никому не рассказывала об этом? — подчеркнуто спокойно спросил Нкози.
— В университете все знали, — ответила она все так же уныло, упавшим голосом.
— Я не об этом спрашиваю.
— Ты имеешь в виду близких мне людей? Например, Давуда или Сэмми? Но разве я могла? Только их любовь и уважение да моя трусость удержали меня в те дни от какого-нибудь отчаянного поступка.
— Ты все еще помнишь об этом? — нежно спросил он.
— Воспоминания преследуют меня, как кошмар, — ответила она бесстрастно.
— Надо было обязательно с кем-нибудь поделиться!
— С кем же?
— Хотя бы с братом.
— До сих пор не могла. Сейчас смогу, если…