Поэтому прямо сейчас я беру на себя роль монстра, чтобы не пришлось ему.
Я разглаживаю черты лица и качаю головой, кривя губы, чтобы Роуз увидела отвращение, хотя это всего лишь стыд и сжимающий мою грудь гнев.
— Она могла уйти с ним и никогда больше не иметь дела с Сэлом или ее отцом. Она вернулась только из-за тебя.
Роуз моргает раз, два, и затем большая слеза скатывается по ее щеке, затем еще одна.
— Нет, я хочу сказать… — Ее взгляд становится мольбой, умоляя меня забрать свои слова обратно или наладить все, но в этот раз я не могу. Она должна понять, что не может продолжать в том же духе. Особенно когда я наконец-то могу воссоединить ее с ее кузиной. — Почему ты говоришь что-то настолько ужасное?
Требуется собрать все силы, которые я приобрел за время работы с обществом и исполнения моей роли, чтобы сохранить лицо нейтральным.
— Тебе нужно услышать это. Все это. Ты хотела правды, пришло время начать ее выслушивать.
Я замолкаю, наблюдая, как эмоции одна за другой пробегают по ее лицу, словно компьютерный код в автозагрузке перед моими глазами.
Я жду, когда Роуз начнет оскорблять меня или скажет что-нибудь в свою защиту, но когда она этого не делает, я ослабляю хватку на ее руках, намереваясь отпустить ее и вызволить, чтобы мы могли убраться в ее комнате и хотя бы один из нас мог вернуться ко сну.
Роуз отвешивает мне такую сильную пощечину, что у меня перед глазами мелькают звезды. Я хватаю ее за запястья и чисто рефлекторно вновь прижимаю к себе, мои мышцы напрягаются, словно ожидая нового удара. Когда она поднимает голову, я вновь реагирую, одной рукой стискивая ее запястья, а другой обводя ее горло, чтобы держать Роуз на месте и не дать ей разбить свое лицо об мое, если ей так захочется. И дикая ярость в ее глазах сейчас говорит, что она может сделать это, если будет знать, что причинит боль.
— Какого хрена это было?
Она стискивает зубы, вжимаясь в мою руку, пытаясь вырваться из моей хватки. Но Роуз слишком долго восстанавливалась и не задействовала свое тело, становясь слабой. Она едва может двигать головой из стороны в сторону, не говоря уже о том, чтобы оторваться от деревянного пола.
— Прекрати драться со мной, и я дам тебе подняться. Именно такое поведение я имею в виду. Не надо, блядь, бить людей, когда ты в бешенстве. Я понимаю, что тебя сейчас обуревают ярость и гнев, и я понимаю это больше, чем ты думаешь, но это ничего не решит. Используй свой гребаный мозг, а не сердце.
Она насмехается.
— Говоришь так, будто у тебя есть сердце. Ты же все время за мной увиваешься с тех пор, как мы приехали. Ты продолжаешь прикасаться ко мне, давить на меня, так что этот режим «бей или беги», как называет его мой доктор, ― твоя вина.
Я моргаю и наклоняюсь, медленная ухмылка изгибает мою щеку.
— Моя вина, да? Была ли в этом моя вина в квартире, где мы не виделись, но я получал от других отчеты о сломанной мебели, разбитой посуде, обо всем, что ты могла разбить, чтобы успокоить свой гнев?
Румянец окрашивает ее щеки. Вот. По крайней мере, Роуз, блядь, стыдится и знает, даже если не хочет признавать, что вышла из-под контроля.
Но я продолжаю давить, потому что именно это ей нужно.
— Ты знала, что Валентина беременна? Кажется, никто, кроме меня, тебе не скажет.
Роуз перестает двигать ногами, которыми пыталась спихнуть меня, и почти перестает дышать.
— Беременна? Как?
Я одариваю ее взглядом.
— Ты действительно хочешь, чтобы я рассказал тебе о пестиках и тычинках? Уверен, ты сможешь разобраться в механике.
Роуз с трудом сглатывает, и я чувствую это своей ладонью. Когда кажется, что она не собирается ударить меня головой, я убираю руку с ее шеи и прижимаю ее к плечу, чтобы перенести часть своего веса с ее груди.
— Теперь мы будем действовать медленно. Я собираюсь подняться, а ты не набросишься на меня, как обезумевшая тигрица. Понятно?
Ее кивок не очень успокаивает, но я должен рискнуть, даже если мои яйца, скорее всего, первыми примут на себя удар ее гнева.
Я вновь прислоняюсь к груди Роуз, чтобы освободить ее руки, но она уже пытается выбраться из-под меня, потираясь мягкой кожей своих бедер о мою. Я чувствую запах ее киски с ее широко распахнутыми ногами, отчего рот наливается слюной из-за желания испробовать ее.
Но я не могу прикоснуться к ней сейчас, пока она в ужасе от каждого, кто хоть пальцем к ней притронется. Как будто Роуз ожидает, что каждое прикосновение обернется ложью, станет темнее, опаснее, больнее.
— Тигрица, разве я не сказал медленно?
Она хрипит, обдавая мое лицо своим дыханием.
— Ну, слезь с меня, а потом я поднимусь с пола так медленно, как ты захочешь.
Я вновь усиливаю хватку на ее запястьях, чуть смещая бедра напротив ее бедер, пытаясь сбалансировать свой вес. Ее жар, черт побери, я не выдержу этого. Я не хочу секса. После пережитого, чёрт возьми, я не хочу даже находиться рядом с гребаной женщиной. Но Роуз не кажется мне такой же. Даже после случившегося она кажется надежной. С ней я чувствую себя как дома. Иногда даже больше, когда она плюется и злится.
— Перестань, блядь, сопротивляться, или тебе не понравятся мои дальнейшие действия.
Роуз вздергивает подбородок и устремляет на меня свой взгляд, даже лежа на спине. Несмотря на испытания и страдания, она остается принцессой до мозга костей.
— Что это должно значить?
Я нарочно выгибаюсь в нее и наслаждаюсь тем, как она тяжело втягивает воздух.
— Потому что я тверд как камень, и если ты продолжишь испытывать мой контроль, то узнаешь, что он не бесконечен.
Я смотрю в ее широко распахнутые глаза, и на секунду я представляю, что скачок ее пульса ― это не просто страх, что, возможно, где-то там внутри Роуз чувствует меня на себе и тоже хочет меня.