– Даже сам его величество король-курфюрст наш без доверенных посредников не обойдётся. Наша торговля на этом много приобретёт, и я…
Он заколебался докончить и исповедать полностью свою мысль, встал, чтобы пройтись по комнате. Глаза матери беспокойно пошли за ним.
– Видишь, Захарек, – сказала Марта, – как хорошо вышло, что я тебя научила нашей речи. Я не знала, что она похожа на польскую…
Витке приложил пальцы к губам и шепнул:
– Не нужно выдавать этого, чтобы и другие не пошли той же дорогой.
Мать поцеловала его в голову. Захарек задумался снова.
– Я очень хочу, – добавил он, – лучше это рассмотреть… ну и, может, потом какого-нибудь поляка уговорить, чтобы от него быстро научиться отлично говорить по-польски. Мне языки даются легко, только не из грамматики, а из разговора. Когда выучу польский, это даст мне некоторое преимущество над другими немцами. Кто знает? Может, этим способом и до двора достану.
Лицо матери нахмурилось какой-то заботой, она медленно сложила руки.
– А! Дитя моё, – шепнула она со страхом, – мне не хотелось бы лезть на двор. Лучше стоять подальше от него… Там, действительно, можно много приобрести, но и всё потерять.
Захарек с выражением отваги покачал головой.
– А! – воскликнул он. – Кто не рискует, тот ничего не имеет!
– А чего мы добиваться? – прервала мать. – Разве недостаточно работы нам оставил отец?
Сын молча посмотрел на неё.
– У нас всего вдоволь, – отозвался он, – это правда. Состояние увеличивается и растёт, но почему бы не воспользоваться этим и не стараться о ещё большем. Богатство даёт возможность делать больше добра, мне оно не надобно, но хочется мне выше! Выше!
Мать вздохнула.
– Я хорошо знаю, – начала она говорить, – что собственность нас, мещан покорных, освобождает и поднимает. Не одного богатого сделали дворянином, не один получил при дворе должность, но, дитя моё… сосчитай-ка тех, что, поднявшись, с вершины падали. Разве нам недостаточно того, что есть.
Захарек только махнул рукой и замолчал, но по игре его физиономии видно было, что пылкие мысли, кои его осаждали, не отпустили.
В этот день они не говорили уже больше о смелых мечтах, однако у матери несколько смелых слов сына крепко укоренились в памяти и сердце. Она знала настойчивую натуру Захарка, который с трудом за что-нибудь брался, но, раз что-то начав, охотно не бросал.
В течение всего следующего дня Марта ходила по своему хозяйству, как обычно; но голова её была забита тем, в чём ей сын признался вчера. Её охватывал великий страх за будущее. Тогда почти никто в Саксонии не знал Польшу ближе, её состояния и обычая: одни провозглашали эту страну неизмеримо большом и богатой, другие – наполовину варварской.
Благодаря языку, похожему на сербский, влекло госпожу Марту к полякам; она чувствовала в них братьев, но гордая и дерзкая внешность её отталкивала.
Впрочем, старуха предпочитала для сына спокойно торговать в собственном доме, чем бросаться на смелые предприятия, результат которых было трудно предвидеть.
На следующий вечер они сошлись снова, Захарек поздоровался с матерью ещё более оживлённый и весёлый, его молодое лицо смеялось.
Действительно, раз появившаяся мысль всё дальше в нём росла. Он утверждался в убеждении, что курфюрст в отношениях с новой страной будет нуждаться в людях; чувствовал себя расположенным к этим услугам; нетерпеливый, он постарался уже о старой книжечке, изданной во Вроцлаве для силезцев, что для торговли с Польшей хотели изучить её язык. Опасности, о которых вчера намекнула мать, его вовсе не поразили. За ужином Марта сама заговорила об этом снова, расспрашивая, что решил, и надумал ли что нового.
– Ты с кем-нибудь виделся? – спросила она.
– О! Я! – сказал, смеясь, купец. – Когда у меня что на сердце, я времени не теряю, упорствую в том, дорогая мамочка, чтобы что-то начать, и не откладывая, потому что могут убежать. Я ходил в дом Флеминга возобновить там знакомство и вступить в контакт с поляками, которые прибыли с его сестрой, или родственницей. Так есть, как предвидел, поляки ходят как заблудившиеся, нуждаются в пристанище и посредниках. Мы тоже не знаем, как к ним приступить… Они нашего Дрездена, мы их Варшавы не знаем, ни Кракова. Первый, что завяжет близкие отношения и осмотрится в Польше, может у курфюрста приобрести популярность и влияние.
Зачем пользоваться одним только Hofjuden? (евреи двора). (Так звали тогда банкиров-евреев, которые обеспечивали курфюрста деньгами).
– А! – прервала мать. – Тебе ли им завидовать? Зачем нам лезть на двор? Я уважаю и почитаю нашего пана курфюрста, но, мне кажется, что нам, людям купеческого сословия, переться в замок, к панам, опасная вещь. Больше там потеряется, чем приобретётся. Мы для этого не созданы.