Выяснилось, что мне нужны водительские права, игравшие в Империи роль внутреннего паспорта, а еще я должен выбрать себе новую фамилию. А еще нужно пройти медосмотр, получить справку о благонадёжности в полиции и свидетельство о рождении у приходского попа. И все это стоило денег.
Так что на службу я смогу заступить только через неделю, если не позже.
А еще вся страна стояла на ушах в связи со смертью Императора, и половина нужных учреждений, где мне предстояло собрать справки, была просто закрыта.
Без лишних бумажек я, как выяснилось, мог пойти на службу к какому — нибудь клану, но тут нужна была протекция от магократа, которой у меня тоже не было.
Окончательно задолбавшись, я вернулся в парк возле Лицея, где оставил Алёнку и Дрочилу.
Это был не тот огромный парк перед дворцом, а другой. Скорее даже не парк, а небольшой сквер. Он примыкал к Лицею с востока, а Лицейский переулок, где я продал артефакт, шёл как раз вдоль сквера.
Было уже около одиннадцати вечера, совсем стемнело и освещенный фонарями парк был пуст, если не считать моих одиноких холопов. Или уже не холопов? Боярские дети вроде владеть крепостными не могли, это было привилегией магократов.
С одной стороны к скверу примыкала большая дворцовая пристройка, которую занимал Царскосельский Лицей изначально, еще когда дворец использовался царями по назначению. Именно в те времена, двести лет назад, тут учился Александр Сергеевич Пушкин.
Ага. Именно так. Александр Сергеевич Пушкин существовал и в этом мире, только тут он был магократом из клана Пушкиных. Но стихи тоже писал, как и в моём родном мире.
Памятник Пушкину располагался в центре сквера, бронзовый поэт, отлитый в натуральную величину, задумчиво восседал на бронзовой же лавке, а лавка в свою очередь стояла на огромном куске гранита.
Вокруг Пушкина помещалась аккуратно огороженная клумба, вокруг клумбы — скамейки, а на одной из скамеек меня ждали Алёнка и Дрочило.
— Ужин, — сообщил я холопам, передавая им два огромных бумажных пакета из «Ижоры — Обжоры», местной сети финских закусочных.
Сами себе холопы еду купить не могли, им вообще было запрещено совершать операции по купле — продаже. Немногочисленным городским холопам, которые ходили делать покупки для своих хозяев, как я выяснил, ставили на руку или на лоб специальный QR-код.
И только тогда они могли приобрести что — либо, без QR-кода любой холоп, которых продавцы сразу опознавали по их старинной одежде и говору, не мог купить даже пирожка.
В «Ижоре — Обжоре» я закупился на два рубля и семнадцать копеек, и закупился неплохо, так что теперь с удовлетворением смотрел, как Алёнка и Дрочило поглощают рыбу по — карельски, уху, калитки с сыром, свежие ягоды в меду и запивают это всё квасом и киселём.
Когда крепостные насытились, я наконец сказал то, что должен был сказать уже давно:
— Ладно. У меня плохие новости. Или хорошие, это как посмотреть. Дело в том, что я больше не барин. А вы соответственно больше не мои холопы, а свободные люди.
Дрочило вроде официально Прыгуновский, но я уверен, что Прыгуновым сейчас не до него. Учитывая, что только за последние сутки одного Прыгунова повесили Кабаневичи, а второго хочет прямо сейчас убить Охранка.
А Алёнка вообще продана без надлежащего оформления, как мне сказал писарь в Пскове. Так что по факту вы оба свободны. И теперь относитесь к сословию вольных крестьян. И я нашёл вам обоим работу. Алёнке — официанткой в «Ижоре — Обжоре», а Дрочиле — грузчиком на автобазе казаков.
Только там очень попросили Дрочилу сменить имя, но я думаю, с этим проблем не возникнет. Так что всё. Наслаждайтесь правами и свободами.
Закончив свою речь, достойную самого Императора Александра II, освободившего крестьян в моём родном мире, я замолчал, ожидая реакции.
Но реакцией стало полное непонимание. Алёнка похлопала глазёнками, как она любила это делать, а потом расплакалась. Дрочила, дожёвывавший карельскую калитку (не заборную калитку, калитка — это такой пирожок), тупо уставился на меня, явно не поняв ни слова.
— Всё. — объяснил я проще, — Я больше не барин. А вы с завтрашнего дня холопы закусочной и автобазы соответственно. Так понятнее?
Алёнка совсем разрыдалась, а Дрочило пробасил:
— У, продал барин! Али плохо служили?
— Да хорошо вы служили, — разозлился я, — Только мне больше кормить вас нечем. Сечёшь? Обнищал твой барин. Вот этот ужин — он последний и, считай, прощальный.