Самой Алёнки, к счастью, в сквере уже не было. Девушка, как и всегда, оказалась умницей и сбежала.
И правильно сделала. В любом случае, на помощь Алёнки я сейчас не рассчитывал. Она уже спасла меня однажды, треснув охранника Кабаневичей поленом в поместье, когда мы угоняли самолёт, но семерых магократов Алёнка точно поленом не перебьет, даже если найдет тут полено.
— Ребят, что бы вы ни задумали, это надо делать быстрее, — напомнил я магам, — У меня половина ребер переломана, а еще я истекаю кровью. Рука раскурочена вашим мишей. Так что я недолго с вами тут пробуду.
— Это легко поправить, — заверил меня Огневич, — Здравуров, помоги этому говну.
Тащивший меня рослый магократ склонился надо мной и коснулся рукой моей груди.
Прикольно. Вроде бы у другой Здравуровой, его родственницы, я как раз лечился в больничке. Можно сказать, что я стал постоянным пациентом Здравуровых.
По моему телу тем временем пробежала волна магии, довольно неприятной и болезненной.
Ребра свело еще хуже прежнего, руку жгло огнем. На пару секунд я даже забыл, как дышать, в глазах стало темнеть.
Но уже через мгновение эти неприятные ощущения рассеялись.
Я был совершенно здоров, рука заросла, остался лишь небольшой белесый шрам, вывих вправился, все ребра теперь тоже были целыми.
— Спасибо, — поблагодарил я Здравурова и ударил его в лицо, а потом, перекатившись, вскочил на ноги.
— Можно я его убью? — спокойно попросил разрешения Здравуров.
Этот парень вообще, как я уже успел заметить, отличался психологической устойчивостью и пофигизмом, в отличие от остальных его товарищей.
— Нет, конечно, — не дал разрешения Огневич, — Мы не за этим тащились к Пушкину. Оживлялов, действуй!
Шестеро магократов окружили меня, образовав круг, в центре которого находились я и памятник Александру Сергеевичу.
Седьмой маг бесцеремонно прошёлся прямо по клумбе и влез на гранитный камень, на котором задумчиво сидел на скамейке поэт.
Сектанты хором начали читать стихи, вероятно того же Пушкина:
Стихотворение прозвучало довольно зловеще. Оживлялов положил руки на голову бронзовому Пушкину, и по памятнику заструилась белесая магия.
Александр Сергеевич остался все так же задумчив ликом, но с бронзовой скамейки встал. Часть скамейки оторвалась и так осталась висеть, приваренная к заду поэта.
Оживлялов уселся на опустевшую скамейку, а Пушкин махом перепрыгнул клумбу, окружавшую памятник, и оказался прямо передо мной.
Несмотря на то, что он был бронзовым, двигался Пушкин исключительно легко, быстро и изящно.
— Александр Сергеевич, я не хочу с вами драться, — честно сказал я Пушкину, несколько прифигев от происходящего.
— Убей его, только зрелищно и красиво, — приказал памятнику Оживлялов.
Пушкин кивнул и отвесил мне пощечину.
Чтобы вы понимали — бронзовую пощечину.
Увернуться я не успел, двигался Александр Сергеевич со скоростью и проворством мага. Я, конечно, поставил блок, но этот блок был Пушкиным легко промят, я повалился на землю.
Хотя бы руку на этот раз просто ушиб, а не снова сломал, и то хорошо.
И че мне делать? Пушкин был бронзовым, так что я не сомневался, что любой его настоящий удар разломает меня или нокаутирует. А если я сам попытаюсь ударить Александра Сергеевича, то просто сломаю себе конечность, которой буду наносить удар.
Вариантов действий у меня оставалось немного.
Достойно умереть? Но достойно умереть в данном случае — умереть быстро, на дав врагам насладиться зрелищем того, как Пушкин будет меня курочить.
Разбить себе башку о его бронзовый кулак? Ну уж нет. Вот суицидником я никогда не был.
А, пошло оно все нахрен…
Я перекатился, вскочил на ноги и пробил Пушкину в лицо прямым. Уж простите, Александр Сергеевич.
Что — то вдруг резко изменилось, за одну секунду. Мой кулак не просто ударил, нет, он ударил, полыхая фиолетовыми сполохами. Сполохами магии.
Магия стремительно вернулась, но теперь она была какой — то другой — новой, фиолетовой, мощной и чужой, но при этом парадоксально и определенно моей.
Магия переполнила меня, каждую клеточку сознания и организма. Я ощутил, как во рту у меня стремительно отрастают зубы, выбитые еще экзаменатором Глубиной.
От моего удара лицо Пушкина вогнулось внутрь головы, сделав поэта похожим на кривую фотожабу из интернета.