— Глубина? Он-то тут каким боком? — разволновался Пушкин, осознав что я подхожу к самой интересной части рассказа.
— Князь Глубина подслушал разговор Огневича со стукачом, — объяснил я, — После чего схватил лопату и бросился в тот же садик, где мы прикопали лут с Чудовища. Глубина оказался там еще раньше Огневича. Но Огневич его вспугнул. Потом мы с Шамановым вырубили Огневича…
— Что вы сделали? — заорал не своим голосом Пушкин, — А корона? Где она, Нагибин?
Я внимательно посмотрел на потомка поэта.
— Слушай, Пушкин, я тебе честно скажу. Как есть. Люди с твоим уровнем жадности, как правило, долго не живут. Не в деньгах счастье. Поверь мне друг. А корона у меня. Не с собой, естественно.
Последнюю фразу я сказал как раз вовремя, потому что Пушкин уже странно дернулся в мою сторону.
Я вроде бы даже увидел проблески его черной, как ночь, ауры. То есть этот парень реально на мгновение решил, что может броситься на меня и обшмонать на предмет наличия короны. И это притом, что минуту назад он убедился, что по моему приказу убивают шефов Охранок.
Не, тут реально несовместимый с жизнью уровень жажды денег.
— Корону мы с Шамановым спасли, — пояснил я, — Мы рисковали жизнью, чтобы спасти её от Глубины. Пока вы все дрыхли в теплых кроватках, между прочим.
— Не такие уж они тут у вас и тёплые, — вставил эфиоп.
— Зато нам с Шамановым было тепло, когда мы отбивались от орд казаков Огневича, а потом и от князя Глубины, — парировал я, — Смертельные бои вообще согревают, знаешь ли. Но вот кулоны мы спасти не осилили. Их присвоил Глубина.
Потому что среди нас предатель. Но как известно, любого предателя рано или поздно самого предают. Это вселенский закон, если хотите. Я лично не раз убедился в его верности, набюдая за другими, хотя сам ни разу никого не предавал. Так вышло и в этот раз. Князь Глубина в обмен на кулоны сдал мне предателя. Глубина назвал его имя.
Я сделал театральную паузу и внимательно оглядел товарищей, ловя малейшую эмоцию. На несколько мгновений повисло молчание, которое нарушила Головина:
— Почему вы говорите об этом только сейчас, Нагибин? Вы не могли сказать раньше, до основания ложи? По вашей милости мы приняли в нашу ложу предателя!
— Ну приняли, и приняли, — пожал я плечами, — Чего бухтеть-то, баронесса? Это было частью моего плана, если вам угодно.
— Но, я надеюсь, сейчас вы озвучите нам его имя? — то ли спросила, то ли потребовала Головина.
— Да без проблем. Глубина сказал мне, что нас всех сдал Пушкин. Я же говорил, жадность до добра не доводит.
— Чего? — Пушкин выглядел искренне шокированным, — Чего?
— Вот сука, — зарычал эфиоп, активируя свою ярко-алую ауру.
— Его нужно изгнать из ложи! Немедленно! — потребовала Головина, беспокоившаяся прежде всего о чистоте рядов своей ложи.
— И еще рожу ему подчистить, — дополнил Шаманов.
— А вот и не угадали, — осадил я их всех, закрывая собой Пушкина от эфиопа, который уже явно собирался напрыгнуть на потомка поэта.
— Дело в том, что Пушкин точно знал, где закопаны корона и кулоны, — сообщил я рассвирепевшим товарищам, — Собственно, Пушкин их и закопал. Мы сбросили их ему из окна, из которого Пушкин сам до этого вылетел по ходу боя. И граф закопал сокровища в саду. Помните?
То есть Пушкин знал, где зарыты кулоны и корона. А Огневич и Глубина — нет. Они знали, что артефакты Чудовища закопаны в садике, но не знали где. И отсюда может быть только один вывод. Князь Глубина солгал мне, как он это любит делать. Предатель — не Пушкин.
Последовала немая сцена. Заряженный магией кулак эфиопа, направленный в сторону Пушкина, так и замер в воздухе.
— Ну и мудак ты Нагибин, — рассмеялся Пушкин, — Мог бы и раньше сказать!
Ага, конечно. Если бы я сказал раньше — ты бы до сих пор рычал по поводу короны. А теперь ты мне благодарен, жадный потомок поэта. Причем благодарен искренне, поскольку я тебя спас от позора и жесткого избиения, как минимум.
Доверие Пушкина, пожалуй, было завоевано. Я в очередной раз убедился, что умею располагать к себе людей, не хуже этих ваших Карнеги.
— Раньше я сказать не мог, прости, — извинился я перед Пушкиным, похлопав того по плечу мундира, где у Пушкина располагалась очередная криво пришитая заплатка, — Люблю театральные эффекты.