— Выходит, так, — внезапно осознал он свои действия. И захохотал.
— А Наталью мою не встречал?
— Нет, Анатоль. Ты же не давал мне поручений.
— Ладно. Давай выпьем за наших бывших подруг, — предложил я.
— Давай! Пусть живут.
Мы опрокинули по стопке. Мы заговорили о нашем предстоящем житье-бытье. Первое и главное — объявляем бой пьянству. Только на таких условиях я останусь на станции. Согласен ли он?
— Целиком и полностью, Анатоль. Сам думал завязать.
ОЧЕНЬ ХОРОШО. Значит, вот эти остатки спирта я прячу и используем мы его исключительно в медицинских целях. Он согласен?
— Поддерживаю, Анатоль. Прячь. Но тайком не пей.
Гостей, конечно, встречаем и привечаем. В застольях можем участвовать, но без водки. Согласен ли он?
— Да, Анатоль. Правильное решение. Пиво можно. Но никакой браги, никаких наливок и настоек, когда созреет урожай ягод. И, разумеется, никакого самогона. Дрожжи только для выпечки хлеба. Согласен ли он?
— Очень умно, писака.
— Короче, строгий сухой закон, Костя. И вот еще что. Мне надо закупить в городе харчи.
— Брось! На пару месяцев нам хватит. Да и рыбы невпроворот.
— Нет, на твой счет я жить не хочу.
— Ну, съездим, когда кончатся. Это не проблема теперь. Пусть пенсия накапливается, Аиатоль.
— Ладно, — не стал я спорить, радуясь его разумности. — Всю хозяйственную работу делаем на равных. Жить я буду в аппаратной.
— А это зачем? — не понял Автономов.
— Чтобы не надоесть, Костя, друг другу до рвоты.
— Ну, это ты зря. Я-то тебе точно не надоем. Я интересный человек, сам знаешь. И покладистый к тому же.
— Ну, посмотрим! Пока буду здесь, а дальше видно будет. ЕЩЕ ЧТО?
— Книжки мои читай аккуратно. И не воруй их, гляди у меня.
— Ладно. ЕЩЕ ЧТО?
— Все вроде бы, — почесал в затылке Автономов. — Нет, погоди! Ты не определил наш статус. Я, конечно, буду твоим начальником. Это однозначно.
— Еще чего! Только равноправие.
— Нет, Анатоль, так нельзя. Кто-то должен быть главным.
— Будь главным над своей собачьей кодлой, а не надо мной, — сказал я. МЫ ВЗЯЛИСЬ ЗА ПИВО, ИБО СПИРТ БЫЛ ЗАПРЕЩЕН ОБЩИМ СОБРАНИЕМ.
По жребию мне досталась кровать, а истинному хозяину старая раскладушка, обнаруженная в кладовке. Автономов быстро заснул, а я еще долго читал при керосиновой лампе. Затем погасил ее. Пала тьма. За стенами дома царила ночь, и там царила несокрушимая тишина. Шум прибоя не долетал сюда. Дождь прекратился. СПЯЩЕЕ МОРЕ. СПЯЩИЕ ДЕРЕВЬЯ. ЗАСНУВШЕЕ НЕБО. Я сомкнул тяжелые, уставшие веки. Я положил ладонь на сердце, как привык, чтобы ощущать его биение. Многие умирают во сне, не успев понять, что произошло. Это, конечно, счастливый конец. Это милость Создателя, которую заслуживает не всякий. Но он не объявляет, он не предупреждает где и когда. Сколько лет или сколько дней осталось Сочинителю? Как мирно дышит Автономов — сколько лет или дней отмерено ему? Мы познали долгую жизнь; мы упорно двигались вверх и вверх, как лососевые на нерест; мы дали потомство; мы растратили молодые силы; нас обезобразило время; нас сносит течением; мы скоро умрем… Последний участок самый трудный. В конце пути стоит крест с надписью «УВЫ! УВЫ!». Как надо идти к финалу — быстрым шагом скорохода или медленно и равномерно, оберегая дыхание, или ползком, цепляясь за камни и траву?.. Какая участь уготована в городской квартире и какая здесь, в таежном скрадке?
СПИ, КОСТЯ. Ты смело и бесповоротно сменил стиль жизни. Ты избрал новый способ существования, который, правда, тоже не обеспечивает бессмертия, но исключает хотя бы страшную скамейку у подъезда, доминошный стол во дворе… Неважно, что руководило тобой — душевная боль или застарелая бесшабашность. Ты осознал… спи, Костя, спи… что исчерпал себя в прежней жизни и пробуешь начать с белого листа.
А ты, Сочинитель? Что ты хочешь найти в глубине деревьев, на берегу пустынного моря? Иные декорации, а сюжет неизменен: те же восходы и закаты, то же чередование дней и ночей. Там, в городе, и здесь, на отшибе, время одинаково неумолимо, скорость его одинакова — там и тут. В любом случае конец определен, но похоже, что тут плотность времени иная, чем там; и, возможно, что тут не будешь ступать по своим же следам, а оставишь новые, как на свежем снегу… Так ли? Не самообман ли это?..
Спи, Костя. Мне видится маленький поселочек Арги-Паги, куда в конце концов может занести тебя (и меня?) судьба-лиходейка. Я вижу также большие города с огнями, там живут мои дочери. У них я прошу приюта, они говорят: мы не знаем тебя, старик. Кто ты? Или другое: наконец-то ты приехал, папа, входи. Вижу я очень ясно тебя, Костя, и себя, умирающих от белой горячки в каком-то логове… Думаю я о вечной жизни, она представляется мне бессрочным тюремным заточением. Не избегаю прошлого — дальнего и близкого: столько в нем намешано всего, какое неосмысленное варево! Счастливых событий мало, бедственных не счесть, но те и другие лишь острая, пряная приправа к массе пустопорожних дней и лет. Я, может быть, плачу, Костя. А возможно, смеюсь. Я думаю о количестве добра и зла, мной сотворенного; я не могу сказать, что перевешивает, ибо одно переходит в другое, ибо это двуединые понятия. Нашу жизнь, Костя, думаю я, определяет бессмыслица. Надо ли ценить нашу жизнь? Стоит ли жалеть об упущенных возможностях? Эх, дружище, как покойно и мирно ты спишь — ну как дите малое! Сейчас и я, наверно, усну. А завтра утром пробудимся, чтобы продолжать — на новый лад, но с прежней безнадежностью. БАЮ-БАЮШКИ-БАЮ, улыбаюсь я.