— Мы уйдем вдвоем, так ведь, Мила? — шепчет он ей в розовое ухо.
— Ой, что вы! Не надо.
— Мы уйдем вдвоем, Мила. Я смертельно обижусь, девочка(!), если ты меня сегодня бросишь. Я думал о тебе всю ночь, Мила.
— Куда же мы пойдем, Константин Павлович?
— А ты пристроила на сегодня Светочку?
— Да, мама ее забрала.
— Прекрасно. Умница. Поедем ко мне или к тебе, как хочешь. Выпьем кофе, послушаем музыку, — обольщает Автономов.
— Правда, не надо, Константин Павлович.
— Ну хорошо. Пойдем к Анатолю. Он прислал мне телеграмму, чудила. Приглашает в гости на горбушу… ха-ха! Знает ведь, что я ее на дух не переношу… издевается. Он понравился тебе вчера? — ревниво спрашивает Автономов.
— Ну-у, как сказать. Я писателей не такими представляла. У него, знаете, видок такой… бомжский. И, по-моему, он тяжелый человек.
— Да? — радуется мой дружок. — Так считаешь? Правильно. Но зайти надо. А то обидится.
Право, не знаю. Удобно ли это?
— Чего там, Мила! Зайдем и точка. А дальше по настроению. Да, Мила, да? — И, на миг потеряв бдительность, приникает лбом к ее лбу. ОНА ОТСТРАНЯЕТСЯ?
— Ну хорошо. Только выйдем по одному. Сначала я. Буду ждать вас около Дома торговли. Но вас могут не отпустить. Еще вон сколько выпивки на столе!
— Уйду, Милочка. Ускользну. Я по-английски уйду, не прощаясь. Тебе не придется долго ждать, — ликует Автономов, а я навожу поверхностный порядок в страшной черной кухне. Я делаю также легкую приборку в своей гостиной, она же спальня. Застилаю пледом тахту, прикрываю стол свежей, но мятой скатертью, открываю балконную дверь, чтобы проветрить свое логово. Никакой горбуши я, естественно, не припас, но шальную сумму Автономова я превратил в бутылку болгарского бренди, упаковку американских сосисок, банку сайры и две сырые «ножки Буша», а также половинку буханки белого хлеба. Хватит. Не с голодного мыса они придут.
Интуиция не подводит меня. В начале девятого раздался стук в дверь.
Парочка стояла на лестничной площадке. Он, улыбающийся, — впереди, даже не улыбающийся, а сияющий, как тот самовар, который держал на отлете. Она за его спиной с большой пластиковой сумкой в руке.
— Принимаешь гостей? — спросил К. П. Автономов.
— Входите. Рад.
— Входи, Мила. Он рад. Входи, Мила, не стесняйся.
— Вы нас извините, пожалуйста. Мы, наверно, некстати, — начала она, первой переступив порог. «Мы»!
— Все в порядке. Не пугайтесь убогости моего жилья. — Я был дружелюбен и подчеркнуто корректен.
— А мы в самом деле не помешали? Вы, наверное, работали, а мы… — «Мы!» «Мы!»
— Нет, я бездельничал. Случается такое.
Автономов тоже внедрился в квартиру. Он был заметно навеселе. Он не походил на вчерашнего трусливого, растерянного и дрожащего человечишку.
— Спасибо за телеграмму, Анатоль. Получил, получил. Каков самоварчик, а? Хорош?
— Почти как компьютер, — определил я.
Милена засмеялась. Она тоже была навеселе, и она зримо похорошела.
— Да, уважили меня, уважили, — похвалился Константин Павлович, ставя блестящее чудо под вешалку, принимая у Милены сумку, а плащ я помог ей снять сам. — И еще, знаешь, транзистор японский подарили.
— Ишь ты! Прямо завидки берут, — сказал я. И вспомнил, что местная писательская организация тоже уважила меня, когда полгода назад уходил на пенсию. Она расщедрилась на лампу настольную и набор японских авторучек — сообразно своим финансовым возможностям и заслугам Сочинителя на ниве отечественной словесности, м-да.
Автономов вольным жестом извлек из пластиковой сумки бутылку шампанского. — Наш подарок!
Я сообщил Милене, что в ванной комнате, вот здесь, имеется зеркало. Она поблагодарила и юркнула туда. Мы с Автономовым проследовали в гостиную (она же спальня), где мной предусмотрительно был накрыт стол.
— Гляди-ка, — сказал мой дружок, хмыкая, — как ты расстарался!
— На твои наглые тридцать восемь штук, психопат.
— А даму не пригласил для четности? Слабо? — развязно спросил он.
— Обойдусь Миленой.
— Что-о?! — Фирменное «что-о?!» Автономова.
— Ладно, ладно, пошутил.
— Посмей только к ней приставать… я тебя уничтожу!
— Ладно, ладно, не зверей.
СЧАСТЛИВ ОДИНОЧКА ХОЛОСТЯК, ОТВЕЧАЮЩИЙ ТОЛЬКО САМ ЗА СЕБЯ.
Появилась Милена — и не робко, надо сказать, вошла, а уже правомочной смелой гостьей. Крупная, широкоплечая и широкобедрая, и улыбчивая, в переливчатом нарядном платье, с тонкой золотой цепочкой на шее.
— Скромный ужин, — сказал я. — Прошу за стол, Милена.
— Ой, что вы! Мы сыты-пресыты. Правда, Константин Павлович, мы сыты? И выпили мы порядочно, правда, Константин Павлович?