— А, этот! Проходите.
Не понадобился даже писательский билет, который я предусмотрительно захватил с собой.
Лифт доставил меня на восьмой этаж, а бильярдная встретила сильным светом, музыкой, множественными голосами у стойки, стуком шаров на всех столах.
Дружок Автономов был тут, я сразу его увидел. В рубашке с закатанными рукавами и расстегнутым воротом, с кием наперевес он сражался с каким-то мелкоголовым, мелколицым подозрительным типчиком. И молодчик Аполлон имелся в наличии. Художник стоял около стойки с бокалом в руке, в серебристо-сером костюме, эффектно светловолосый, и разговаривал с рыжеватой девицей в коротком открытом платье. Она потягивала свой напиток через соломинку. Локальный маленький рай, где нет житейских проблем, где покусывают плод безмятежной любви и никому нет дела до вечернего города за окном, который тяжко устраивается на вечерний покой.
Я подошел к Аполлону со спины и положил ему руку на плечо. Тут надлежало бы произнести сакраментальную фразу: «Господин Доровских, вы арестованы», но он и от моего прикосновения почему-то испуганно вздрогнул и порывисто обернулся. Сразу же его лицо дружелюбно озарилось:
— О! Кто к нам пришел! Добрый вечер.
Ответить на его улыбку мне стоило большого труда.
— Кайфуешь? — небрежно спросил я. Так вот и спросил: «Кайфуешь?», легко и небрежно, словно это словечко не сходило у меня с языка, — как свой человек спросил, как равный ему, как приятель приятеля. Рыженькая любопытно на меня взглянула, но по тому, как скривились ее губки, которыми она тут же ухватила соломинку, стало ясно, что я не тот кадр.
— Отдыхаю. Творческая пауза, — отвечал Аполлон, не теряя приветливости. — Что будете пить?
— Ничего спиртного.
— Воздерживаетесь сегодня?
— Да, дал зарок.
— Может, пива?
— Сока. Апельсинового, если такой есть.
— А как же! Витя, апельсинового товарищу, — дал указание Аполлон молодому бармену. — А ты, солнышко, возвращайся, пожалуй, к своим, — посоветовал он рыженькой.
— А ты придешь?
— Попоздней.
— Ну хорошо. — Она сочно втянула последние капли напитка, улыбнулась и направилась в дальний угол бара. Я проследил за ней взглядом и Аполлон тоже.
— Как девица? — поинтересовался он моим мнением.
— Однозначно порочная.
— Не в вашем вкусе?
— Точней, я не в ее вкусе.
— Ну почему же… — засмеялся красавец. Бармен поставил передо мной бокал сока. — Играть надумали?
— Я-то? Нет, я так, в качестве наблюдателя. А как твои успехи? — внаглую тыкал я.
— Видите, прохлаждаюсь. Константин Павлович свирепствует. Выбил меня из-за стола.
— Давно он тут?
— Да как сказать… Я не засекал.
— А часто бывает?
— Да как сказать… Я учет не веду. — Он прихлебнул из своего бокала. Он открыто и непринужденно смотрел на меня, словно говоря: «Ну, что дальше?».
А что дальше? Плеснуть ему апельсиновым соком в лицо? Стряхнуть сигаретный пепел в его бокал? Такие желания вдруг возникли, а собственно, почему? Молодчик исключительно вежлив, ну, может быть, чуть-чуть ироничен. Что ж, он имеет право и на иронию, и на сострадание, ибо таковы мои годы, которые представляются ему немыслимыми жалкими громадами, тяготеющими к обвалу, к превращению в песок, в прах. Он, может быть, даже чует легкий запах тлена, исходящий от меня. Он теряет свое драгоценное время рядом со мной. Он — авангард с необузданными желаниями и беспощадной смелостью, а я тыловой обоз, который своей допотопной тихоходностью лишь сдерживает его движение. И я говорю дымя:
— Константин Павлович… как он? По-крупному проигрывает?
Аполлон вскидывает бровь. Он искренне удивлен таким прямолинейным вопросом. Он желает знать: а что означает в моем понимании «по-крупному»? Это ведь весьма растяжимо — по-крупному.
— У каждого свои мерки, не так ли? — дружелюбно скалится он.
— Пожалуй, так, — соглашаюсь я. — Ну а все-таки? Тебе, например, он много проиграл и задолжал?
— Вот вы опять говорите «много». А что такое «много»? Некоторые даже понятия не имеют, что такое по-настоящему много. И вообще некорректный вопрос, вам не кажется? У нас с тестем свои расчеты. В некотором роде символические.
— Это как же?
— А так, что мы в основном на запись играем с Константином Павловичем. Вот сейчас он на наличку играет, а со мной можно по-родственному обойтись записью. Такие долги могут долго терпеть, а то и вообще не востребоваться по-родственному. По-родственному все возможно, понимаете?
Понимаю. А отвадить ты его можешь от стола?
— Отвадить?
— Ну да.