Невыносимо, и я встал, чтобы раскланяться и уйти. Милена сгорала — ОТ ЛЮБВИ И СТЫДА? Но поразительнейшим образом похорошела.
— Константин Павлович… Костя… — умоляюще просила она, смеясь и хватая его за руку. Он не давал ей слова, сам невыносимо словоохотливый. Я встал, чтобы раскланяться наконец и уйти. Невыносимо же.
— Куды-ы? — закричал развеселый Автономов. — Мы пойдем вместе. Знаешь, куда мы пойдем, Милена?
— Куда? — потерянно спросила она, бросая на меня жалкий взгляд.
— Смотреть квартиру. Погодите, сейчас позвоню, договорюсь еще раз.
Он взялся за телефон. Милена судорожно вздохнула. Неуверенно улыбнулась мне, показав крупные белые зубы.
— Вы извините нас, пожалуйста, — проговорила она. «Нас!»
— За что? — улыбнулся и я, хотя невыносимо хотелось мне сказать, что невыносимо все же нормальному пожилому человеку, каким я, безусловно, являюсь, существовать даже краткое время в невыносимых условиях их счастливой близости… СЧАСТЛИВОЙ? ДОЛГОВЕЧНОЙ? НАДЕЖНОЙ?
— Я приберу со стола, — засуетилась Милена, — извините.
РАИСА ЛЕТИТ! РАИСА ЛЕТИТ, МИЛЕНА! РАИСА МЧИТСЯ! ТЫ НЕ ЗНАКОМА С РАИСОЙ, БЕДНАЯ БЫВШАЯ УЧИТЕЛКА, СТРАННАЯ ОСОБА, ДВАДЦАТИСЕМИЛЕТНЕЕ ЛОНО, УЖАСЫ ЖИЗНИ ЕЩЕ НЕ ВЕДОМЫ ТЕБЕ!
Автономов бросил трубку и объявил:
— Порядок, ребята. Нас ждут.
— Без меня, — твердо сказал я.
Анатоль, не будь ренегатом! — не в склад, не в лад брякнул он. — Что тебе дома делать? Ну что? Ты же подшофе, а ты, я знаю, подшофе за писания не садишься. Что ты будешь делать, ну, скажи? В телик пялиться? Слушай. — Он проводил Милену горящим взглядом. — Программа такая. Мы смотрим квартиру. Затем Милена едет к родителям, сегодня она ночует там, а мы идем в Бизнесцентр. Анатоль, я играю сегодня по-крупному! Есть один деятель… — Он широко улыбнулся Милене, которая вошла и опять вышла с новой горкой грязной посуды. — Деятель, говорю, один есть. Швыряется, как купчик, лимонами, а играет на среднем уровне. Мы с ним договорились сразиться. Аполлошка будет арбитром. И ты будешь арбитром, идет?
— Сейчас посоветуюсь с Миленой, как мне быть.
— Ты что, ошалел? — перепугался Автономов. — Посмей только!..
— Ну, тогда я возьму бельевую веревку и привяжу тебя к батарее.
— Ха-ха-ха! Не удастся. Я сильней тебя, слабачок.
— Ну, тогда я пошел по своим государственным делам.
— Какие дела! Какие дела!
— Все-то тебе надо знать, жизнелюбу. В гости я иду.
— ВРЕШЬ. У ТЕБЯ НЕТ ДРУЗЕЙ, КРОМЕ МЕНЯ.
— Ошибаешься. Налей остаток на посошок.
НЕВЫНОСИМО
НЕВЫНОСИМО
Иной раз возвращаться в глухомань своей квартиры, где наличествует переизбыток запустения, а по дороге вспоминать оставленных жен и утерянных детей. Пора уже привыкнуть к одиночеству, которое испытал впервые в девятимесячной темноте материнской утробы, которое сопровождало долгие годы в шумном братании жизни и надежно обеспечено после погребения. Зачем же, спрашивается, иду по этому запретному адресу?
— Здравствуй, Сергей. Мама дома? — спросил я высокого, тонколицего паренька, который открыл мне дверь.
— Дома. Здравствуйте. Мама! К тебе гость! Входите.
Он исчез в глубине квартиры, зато появилась она, Наталья Георгиевна. Маленькая женщина в домашнем халате, круглолицая, пышноволосая. Она ахнула и прислонилась спиной к дверному косяку.
— Не ожидала, Наташа? Извини, что без спросу.
— Но я же сказала тебе по телефону, чтобы ты не появлялся.
— Ну да, ну да! — нетерпеливо согласился я. — А что делать, если до безумия соскучился и захотел тебя увидеть?
СОСКУЧИЛСЯ, НАТАША. ЭТО НАДО ПОНИМАТЬ. ЭТО НАДО ЦЕНИТЬ.
— Нет, дорогой, я не могу тебя впустить. Да я просто-напросто не хочу тебя впускать.
— И все-таки впустишь, — засмеялся я. — Вижу ведь, как ты рада.
— Я просто поражена.
— Это еще лучше.
— Зачем ты пришел?
— Поговорить.
— О чем нам разговаривать, скажи на милость?
— За два года накопилось, наверно, немало новостей. Мы умудрились ни разу не встретиться на улице за два года.
— Я видела тебя несколько раз, но не стала окликать. Уходи, пожалуйста.
Я поманил ее пальцем:
— Иди-ка, что-то шепну на ухо.
— Уходи, Христа ради! — взмолилась она. — Не просить же мне сына, чтобы он тебя прогнал.
ВОТ ОНО КАК. А НЕКТО АВТОНОМОВ ПРЕСПОКОЙНО ВЕДЕТ ПОД РУКУ МОЛОДУЮ ЖЕНЩИНУ В СВОЕ БУДУЩЕЕ СЕМЕЙНОЕ ГНЕЗДЫШКО. ЭТО НЕСПРАВЕДЛИВО.
— Наташа, я виноват перед тобой и хочу покаяться.
— Поздно, дорогой, поздно.
— Ничего никогда не бывает поздно, мне ли тебе объяснять! — воспрял я.