— Ты смеешь повышать голос?
— У меня очень серьезные намерения, Наташа.
— Например?
— Я хочу выпить чаю.
Она улыбнулась. ОНА УЛЫБНУЛАСЬ.
— Хорошо, входи. Но уйдешь по первому требованию, вот так.
— ПРЯМИКОМ НА ПОГОСТ?
— И без вольностей, пожалуйста. — КАКИХ ИМЕННО?
— Я делаю глупость, что привечаю тебя. — МОЖЕТ БЫТЬ.
— Я, безусловно, дура. — О НЕТ. ЭТО НЕПРАВДА.
Неужели Сочинитель надеется, что эта маленькая, круглолицая, пышноволосая, уже сорокатрехлетняя женщина реанимирует прошлое?
Знал бы Автономов, поразился бы мой старый дружище!.. Я и сам поутру напуган и потрясен содеянным. Неужели я предложил Наташе, с недюжинным отчаянием предложил план действий? Пал на колени и ее колени целовал? Твердил об ошибке, о порче мозгов, о гордыне своей? Взывал к прощению и получил его? Пролились ее слезы, слезы покорности? Белый свет затмился, или темная ночь озарилась? Нет, не звучало слово «люблю», измученное повторениями. Нам, мудрецам порочным, не пристало его произносить, но мы, мудрецы порочные, не разучились чувствовать и распознавать, где правда, а где ложь. Моя ребячья искренность… ребячья?.. окрылила мой пылкий монолог и повергла в трепет, иначе не скажешь, детского врача Наталью Георгиевну. О чем говорил? О безднах одиночества. Высокомерное пламя души, оно ничего не освещает, кроме самого себя. Пришло время смирения, Наташа. Но не мертвого благоразумия, о нет! Мы должны снова попытаться. Я пришел не просить, а дарить, и с надеждой на твой дар. Скажи «да». И она сказала:
— Я подумаю. Дай мне время.
СПОСОБЕН ЛИ ТЫ, АВТОНОМОВ, К ТАКИМ ПОЛЕТАМ? Он откликнулся каким-то слабосильным голосом:
— Слушаю.
— Привет, Константин Павлович. Сегодня, кажется, я прервал твой сон? — деятельно осведомился я.
— Нет, я не спал. Я уже давно проснулся. Я сижу, курю и думаю, — отвечал он.
— Думаешь? Надо же! А зарядку ты сделал согласно своему волевому решению?
— А, пошла она! Не до нее сегодня.
— Вот те раз! А что такое? Что стряслось? — насторожился я. — Неужели Раиса уже прибыла?
— Нет еще. Но, вероятно, на подлете. Рейс будет днем.
— Тогда что же? Не получилось с квартирой?
— Как раз с квартирой все получилось. Хозяева порядочные люди. Квартира в хорошем состоянии. Цена, конечно, ударная.
— Сколько?
— Семьдесят пять лимонов просят.
— Едрит твою мать! — не удержался я от живого восклицания.
— А что ты ожидал? Однокомнатная Милены тянет на двадцать-двадцать пять. Такие нынче цены. Но не в этом, собственно, дело.
— А в чем?
— Я тут сижу и казнюсь. Ты мне скажи, почему, ну, почему ты не поехал со мной в бильярдную? Я ведь тебя просил. Просил я тебя? А просил тебя, чтобы подстраховаться. Ты мог вовремя увести меня, уговорить. Ты же хладнокровный, не то что я. А ты нагло отказался, бросил меня на произвол судьбы. Эх, Анатоль, нехорошо ты поступил! Не по-дружески, не по-товарищески. Нет тебе прощения, Анатоль.
— Та-ак. Много продул? — с замиранием сердца спросил я.
— Я не знаю, много или мало, как Аполлошка говорит… это все относительно. Там проигрывают и побольше. Но треть стоимости машины я спустил. Благодаря тебе.
Я задохнулся от негодования.
— Благодаря мне, говоришь?
— Ну да. Ты же отказался меня контролировать.
— И сколько это в рублях? Лимонов пять, поди?
— А семь не хочешь? Семь лимончиков, Анатоль, тютелька в тютельку.
— Молодец. Безумец. Простодыр.
— Благодаря тебе.
— Убить тебя мало! — Я прижал трубку плечом к уху и в смятении закурил. — И что, расплатился? — пыхнул я дымом в ухо Автономову.
— Откуда у меня столько налички, сам подумай? Откуда я мог знать, что так пойдет игра? У меня с собой пол-лимона было. Сегодня надо снимать со счета. Долг чести.
— И Аполлон спокойно наблюдал, как тебя раздевают? — задохнулся я дымом.
— Что Аполлошка! Он мне не указ, Аполлошка. Вот ты был бы там, и взял меня за руку, и сказал бы по-дружески: хватит, мол, Костя, пошли домой — вот тогда я бы послушался.
— Знаю я тебя, мальчика послушного! Что тебе сказать? Я даже рад, что тебя наказали. Может, послужит уроком.
— М-да… неприятно на душе, — промычал Автономов. — А я ведь был на грани выигрыша. Но сорвался, зарвался. Сегодня пойдешь со мной?
— Куда?
— Куда, куда — в бильярдную, вестимо. Я этому господинчику отдам долг, а потом отыграю назад и еще его обдеру, чтоб знал, с кем имеет дело. А ты будешь контролировать, стимулировать. Облегчишь свою совесть, — заметно приободрился Автономов.
Я долго молчал.
— Але, ты где? — позвал он.