— Я по-другому сделаю… как тебя зовут?.. а! Автономов! Я поеду в аэропорт встречать Раису. Мы совместно решим вопрос о твоей недееспособности.
Он вздохнул.
— Предательская черточка в тебе есть. Ты бы лучше ко мне пришел. Вместе бы погоревали. В банк бы сходили. А там, глядишь, Раиса подлетит. Мне подмога будет нужна.
— Хорошо. Приду.
Он ощутимо встрепенулся:
— Придешь? — Он не ожидал такого быстрого моего согласия. — Когда?
— Через пару страниц плюс двадцать минут на дорогу.
— Это когда же?
— Сегодня я на подъеме, горе луковое, значит, быстро управлюсь.
— Ну давай. Буду ждать. Желаю тебе неразменных слов, писака.
— Постучи по дереву, бедолага.
Я прошагал на кухню. Я сварил кофе, вскрыл пачку сигарет и уселся за свой любимый стол. В сущности, мы всегда заняты сами собой, как бы ни болела душа за близких людей, как бы ни свербила. Наше собственное «я» неистребимо. Оно всегда с нами. Оно бесстыдно властолюбиво, наше тоталитарное «я». И я забыл об Автономове, едва склонился над чистым листом бумаги. Итак, «Путешествие с боку на бок». Пожилой человек на больничной кровати вспоминает прошлое и пытается понять, почему в эти предсмертные недели некому навестить его — почему? История без проблеска улыбки. Жесткие слова. Каждое процежено сквозь стиснутые зубы. Постраничные стоны, построчная боль. Переливание крови — оттуда сюда, из прошлого в настоящее, и наоборот. Больной мечтает о суициде.
Моя пепельница наполняется окурками. Час, два, но на белом листе ничего не появляется, кроме вымарок и вычерков и пляшущих человечков. Такой текст невозможно сочинять в ясное солнечное утро — слышишь, Наташа? Мы расстались два года назад после шестимесячной тайной страсти. Я отверг предложение узаконить нашу близость, воспротивился очередному насилию над собой. Высокомерная переоценка своих сил? Нежелание подвергать тебя, Наташа, опасностям совместной жизни? Да, пожалуй, именно так. Что касается обреченного героя, то надо непременно поднять его на ноги. Надо дать ему последний шанс объять небо, землю, воду, найти, страдая в дороге, родственные души. Это возможно с твоей помощью, Наташа. И с твоей тоже, буйноголовый Автономов. ИДУ, ИДУ, КОСТЯ. НЕ ДЕРГАЙСЯ, УЖЕ ИДУ.
Пришел и увидел нечто несусветное: полуголый Автономов в подвернутых джинсах, босоногий мыл пол в своей квартире.
— На мокрое не ступай! Куда лезешь! — сразу заорал он на меня, как квалифицированная уборщица, и взмахнул тряпкой. Я попятился. — Тапочки надевай, на! — швырнул он мне знаменитые тапочки. — Ходят тут всякие! На цыпочках иди!
Я переобулся и похвалил его:
— Молодец, Константин. Так и надо встречать жену — чистотой и порядком. Книги будем назад перевозить?
— Чего-о?
Ну, чтобы все было как до ее отъезда, чтобы все было шито-крыто. А слухи о разводе, скажешь, это блеф, это Зинаидина фантазия. Здравствуй, Раечка, скажешь. Дай я тебя поцелую.
— Бредишь ты, что ли?
— А зачем марафет наводишь?
— А зачем давать ей лишний повод для ора? Она знаешь какая чистоплюйка! Из-за пылинки-соринки в истерику впадает. Кухню осталось помыть.
— Этим, Костя, ее не ублажишь, нет. У тебя, кстати, бронежилет есть? Шлем? Щит? Могут понадобиться.
Он, скривив шею, вытер взмокшее лицо о предплечье, рассудительно ответил:
— Да, не помешали бы. Но черта с два! Я ей буйствовать не дам. Хватит уже. Ты не знаешь, теперь могу признаться: она вволю нахлесталась. За длительный период нашей любви, — хмыкнул он.
Я на цыпочках, как он велел, проследовал в гостиную, оттуда крикнул:
— Банк будем брать или как?
— Обязательно! Вот домою и пойдем, — отвечал Автономов с придыханием, елозя тряпкой по полу.
— Ты, я гляжу, не шибко переживаешь? — высунулся я в коридор.
— Что переживать, когда дело сделано!
— Вот-вот. Дело сделано. Так пират у Стивенсона изъяснялся, помнишь? Слепой Пью. Он свой капитал спустил, между прочим, и нищенствовал, резал глотки. Твоя судьба.
— Не пори чушь.
— Семь лимонов!
— Отыграюсь, отыграюсь. Блядская тряпка — скользкая какая-то.
— Семь лимонов! — страдал и стонал я.
— Позвони-ка лучше в аэропорт. Узнай насчет рейсов. Может быть внеплановый.
Покачивая головой — семь лимонов, пижон! — я приблизился к телефону. Включенный телевизор беззвучно показывал картинки. ЧЕЧНЯ. ОПЯТЬ ЧЕЧНЯ. ПОБОИЩЕ ПОСЛЕ ОБЪЯВЛЕННОГО ПРЕКРАЩЕНИЯ ОГНЯ. МЕРТВОЕ ЛИЦО КРУПНЫМ ПЛАНОМ. ПЫЛАЮЩИЕ ДОМА. МЕХАНИЗИРОВАННАЯ СМЕРТЬ. И вот мы со своими ничтожными горестями и переживаниями, не странно ли?
Справочная аэропорта, естественно, оказалась занятой. Но и не понадобилась се информация. Ибо я услышал, как скрежещет ключ во входной двери, а затем увидел, как дверь распахнулась, и боком, огромным чемоданом вперед, в прихожую внедрилась рослая, объемная дама в светлом пальто, замшевых сапожках и щегольской шляпке — не кто иная, как Раиса Юрьевна Автогенова. Тут же из кухни выскочил, как черт из коробочки, полуголый Автономов в подвернутых джинсах, с мокрыми руками и заверещал: