— По-моему, да.
— А может быть, следует оставить записку? Так, мол, и так. Я ухожу от тебя навсегда. У меня появилась другая женщина. Я подал на развод. Квартира остается за тобой. Я буду жить на даче. Прошу, мол, не беспокоить.
— …без стука не входить.
— Прошу, мол, меня понять и обойтись без сцен. И подпись.
— Лучше две. Твоя и моя.
— Анатоль, я серьезно с тобой советуюсь.
— А я могу поспорить с тобой на семь лимонов, жалкий трус, что сейчас она тебя позовет потереть ей спинку.
— КОНСТАНТИ-ИН! — тотчас донесся к нам зов из ванной комнаты.
Автономов обомлел.
— КОСТЯ-А!
— Ну вот. Раздевайся догола и ступай к ней, — прокомментировал я.
— Издеваешься! — Автономова передернуло. — Ты не мог бы…
— КО-ОСТИК!
— Скажи ей, что меня нет. Скажи, что ушел в комок. Скажи. Будь другом, Анатоль.
Я протяжно вздохнул:
— Ох, трудно быть твоим другом, Костик! — И встал. И приблизился к двери ванной комнаты, за которой слышался страшный плеск воды. И заголосил:
— Раиса! Юрьевна! Ты слышишь меня? Костя ушел за шампанским! Обойдись без него. «И без меня, прости Господи», — мелькнула мысль.
Автономов пожал мне руку, когда я вернулся в гостиную.
Он никак не мог взять в толк, что происходит. Он нетерпеливо ждал, что вот сейчас, вот сейчас Раиса Юрьевна отложит в сторону вилку, тщательно вытрет губы бумажной салфеткой, густо откашляется, возьмет сигарету, закурит и, пустив струйку дыма, по-деловому скажет: «Ну, приступай. Давай рассказывай, какую сучку ты приглядел без меня, старый кобель. Что вообще происходит? Давай, давай рассказывай».
Но она со вкусом пила шампанское, с аппетитом поглощала сыр, маслины, яичницу с ветчиной и при этом повествовала о столичных своих впечатлениях. Москва стала неузнаваемой, честное слово. Москва совершенно распоясалась. В Москве царит беспредельщина буквально во всем — торговле, нищенстве, уголовщине, банковском деле. Кажется, что Москва доживает последние дни перед Страшным Судом и поэтому остервенело рвет и мечет. Предстоящие выборы… ох уж эти выборы, будь они прокляты! Коммунисты, жириновцы, демократы идут стенка на стенку. Избавь нас Бог от коммунистов и жириновцев, они порушат до основания всю коммерческую систему. В гостинице сумасшедшие расценки — ежесуточно она платила двести пятьдесят тысяч рублей за номер. А сколько стоит вот такая, как у них, трехкомнатная квартира — сколько, как мы думаем? Ну, сколько, сколько?
Автономов нечленораздельно что-то промычал. Он зло смотрел на нее и ерзал на стуле. А я из вежливости спросил:
— Сколько же, интересно?
— Четыреста-пятьсот миллионов не хотите?! — торжествующе воскликнула Раиса Юрьевна, словно была автором этой нелепой цифры.
— Всего-то? — разочаровался я. И дурацки захохотал.
— А в престижных районах на окраине строят суперкоттеджи. Так вот там квадратный метр стоит…
— Ну хорошо! — прервал ее Автономов. Его лицо заострилось, а глаза потемнели. Он вроде бы решился идти ва-банк. — Поговорим о другом, Раиса.
— Костя, дорогой, я ведь забыла поздравить тебя с выходом на пенсию! — осененно откликнулась его жена. — Это же событие, милый.
Автономов не успел отклониться, и она нанесла ему тяжелый, звучный поцелуй в щеку. Он ошеломленно схватился рукой за лицо, точно получил зверскую пощечину.
Да, я не оценил Раису Юрьевну. На борту воздушного судна она не только ярилась и жаждала мести. Она хладнокровно, как истинная дочь гиляцкого народа, разработала план охоты на крупного зверя, медведя, предположим. Хищник был навылет ранен чужой пулей, и представлялось опасным идти на него с дрекольем (читай — скалкой). Его следовало терпеливо обложить со всех сторон, набросить сеть, пленить и вновь заключить в домашнюю клетку. Порезвился в зарослях малинника — и довольно! Она тоже вела себя в столице не очень-то благонравно. Так что они квиты.
Автономов побледнел от бешенства.
— Ты… начал он. — Вот что, Раиса. Прошу больше меня не целовать, — проклокотал он.
— Почему, Костик? — густо засмеялась тучная Раиса Юрьевна.
— Ты знаешь, почему. Я…
— Да, кстати, как прошли твои проводы? Так жалко, что я на них не попала! Много было народу?
— Много. Да, много. Масса.
— Как хорошо! Подарков, наверно, много надарили?
— Да, надарили. Много. Массу!
— Ну вот видишь, какой ты уважаемый человек! Я рада за тебя. Теперь будешь отдыхать, посвятишь себя даче. Он ведь, Анатолий, огородник-фанатик, ты знаешь?
— Как не знать! — пискнул я.
— Раиса, кончай этот театр! — сорвался Автономов и ударил ладонью по столу. Первым не выдержал.