— Ах, так! Ну, попятно. Ты на его стороне, да?
— Нет, я нейтрален, как Швейцария.
— Нет, ты на его стороне, я знаю! Ты меня давно невзлюбил, я знаю. С тех давних времен, когда я выкинула в окошко твою шапку, чтобы вы прекратили пьянствовать.
— Какая ерунда!
— А верней, с того вечера, Анатолий, когда ты изнасиловал меня и не получил от этого удовольствия.
— Что я сделал? Что?! — не поверил я своим ушам.
Ее глаза совсем помертвели:
— Не помнишь? Ну да, ты ведь был невменяемо пьян. Это было на Ударновском рыбозаводе. Мне было только двадцать пять. Ты у нас гостил, а Автономов отлучился по делам. И ты на меня накинулся.
— Окстись, Раиса! Ты не в своем уме, — засмеялся я.
— За все годы я ни словом не обмолвилась Автономову. Он бы тебя убил. Он и сейчас не спустит, если узнает. Он дикий ревнивец, Анатолий.
— А ты мерзкая шантажистка, Раиса. Не ожидал, не ожидал. Прощай, красотка! — Я двинулся в коридор, по она цепко схватила меня за локоть:
— Подожди, ради Бога!
— Отпусти немедленно! — рванулся и взбеленился я.
— Сделай все-таки так, чтобы он пришел сегодня домой.
— И не подумаю, милашка! Выкручивайся сама.
— Я тебя очень прошу. Я никогда ни о чем тебя не просила. — Ее глаза вдруг оплыли слезами. Слезы задрожали на ресницах, покатились по щекам. Рот безобразно искривился. Плачущая, толстомясая, пожилая женщина — ужасное зрелище. Нет ничего безнадежней и тоскливей. Я круто развернулся, прошагал по коридору, совладал с английским замком и выскочил из квартиры на волю.
Автономов прогуливался туда-сюда около гаражей. Губы его шевелились. Он гримасничал. Он продолжал незримую полемику со своей женой.
Я глубоко, полной грудью вдохнул свежий воздух, словно вырвался из чадного помещения, грубо крикнул:
— Эй, ты! — и хулигански свистнул. Автономов услышал, увидел и пошел навстречу. Мы сблизились. Он остро взглянул на меня, отрывисто бросил:
— Ну как? Побеседовал?
— Дай закурить. Забыл свои там.
— А я вот не забыл. Держи! Да ты дрожишь, Анатоль. С чего это?
— Достала она меня, твоя женушка, достала. Бандитское нападение пережил, иначе не скажешь.
— Неужели? А я, наоборот, подумал, что она ищет у тебя помощи. Не так разве?
— И так, и не так. — Я нервно раскурил сигарету.
— А что она тебе инкриминировала? Солидарность со мной?
— И это тоже.
— А еще что?
— А! Такой бред! — махнул я рукой. Я был в совершенном раздрае и не мог понять, надо ли посвящать его…
— Ну, не хочешь — не говори, — облегчил мою задачу Автономов. — Я в общем и целом представляю, что она несла. Но какова! Какова Лиса Патрикеевна! — вдруг залился он тонким смехом. — Как она меня обхаживала, скажи! А на тебе отыгралась, дрянь. Надеюсь, ты не поддался? Не клеймил меня ей в угоду, а?
— Нет.
— Молодец. Верняк ты, Анатоль. Я тебе за это пиво поставлю.
— Цистерну, — буркнул я, куря глубокими затяжками, оклемываясь, так сказать, от потрясения.
— Хоть две! А я как выглядел, скажи? Хорошо я себя вел? — развеселился Автономов.
— Правду хочешь? Такого мерзкого типа я еще не видел.
— Ка-ак? Почему?
— Ты был похож на базарную бабу, Костик. Вопил, брызгался слюнями — тьфу!
— Обижаешь, Анатоль! Сильно обижаешь. Или шутишь?
— Не шучу.
— Я вел себя, по-моему, очень достойно, — грозно пасмурнел Автономов.
— О да, очень достойно! Еще бы потаскал ее за волосы, лицо бы ей расцарапал…
— Она меня довела своим иезуитством!
— А зачем ты расписывал прелести Милены? Где твое милосердие, старая шпана?
— Она не заслуживает милосердия!
— Может быть. Но учти, ты ее спровоцировал на непредсказуемые шаги.
— А как надо было себя вести? Расшаркиваться перед ней?
— Спокойно надо было себя вести. Вот я со своими женами расходился только путем мирных переговоров. А ты закатил отвратительный скандал.
— Ничего, ничего, пусть знает!..
— Теперь жди событий. Кстати, она хочет видеть тебя вечером.
— Да ну? Это зачем же? Неужто в кроватку мечтает уложить? Баю-баюшки-баю? — противно засюсюкал Автономов.
— Я бы на твоем месте пошел и поставил все точки над i.
— И так поставлены!
— Ну, смотри. — Я решил умолчать о диком выкидоне Раисы Юрьевны.
Пешком мы направились по переулку в сторону центра. Солнце щедро поливало светом и теплом просохшую землю. В распадках зеленых сопок еще лежали пласты снега. За ними шевелилось, глубоко вздыхая после ледовой спячки, открытое море. Еще дальше — клочки Курильской гряды. Еще дальше — Великий океан, по которому не довелось плавать. Очередная весна нашей жизни — может быть, последняя или предпоследняя, кто знает! Происходит зримое удорожание времени, друг мой Автономов. Наше казначейство — золотой запас дней и ночей. Ау, детство! Ау, молодость! Не слышу ответа. А ты слышишь, Автономов?