— Припозднились вы нынче, Константин Павлович! — И меня не обошел рукопожатием.
— Ну как тут, Аполлоша? Большая игра? — озабоченно и нетерпеливо спросил Автономов.
— Да нет, не сказал бы. Главных людей еще нет.
— А этот, как его… ну, тот, что вчера меня раздел…
— Четвергов?
— Ага, Четвергов. Он тут?
— Четвергов тут. А как же ему не быть тут? Он вас ждет с нетерпением. Высказал даже опасение, что вы не придете.
— А я пришел!
— А вы пришли, — блеснул фирменной улыбкой Аполлон. — И долг, видимо, принесли.
— Долг само собой. Я намерен с ним сегодня серьезно сразиться, Аполлоша. Не хочу ему спускать.
— Что ж, резонно, хотя чревато, — Аполлон чиркнул зажигалкой и почтительно поднес огонек к сигарете тестя.
— А ты знаешь, — затянулся тот дымом, — прибыла из столицы твоя любимая теща.
— В самом деле? Так быстро?
— По экстренному вызову твоей женушки. Разве Зинаида не говорила?
— А я Зинулю видел только утром. Я весь день работал па пленэре.
— И как? Плодотворно? — вскользь осведомился Автономов.
— В общем и целом доволен.
Ну, молодец. А у меня дома произошло крупное объяснение. Твоя Зинуля принимала участие. И знаешь, что я тебе скажу, Аполлоша…
Автономов затянулся дымом так, что щеки запали. — Хотя она мне и дочь родная… А, ладно! Бог ей судья.
— А что случилось? — нахмурился Аполлон. Безукоризненная красота его загорелого на пленэре лица вновь поразила меня.
— Да ладно! — опять отмахнулся и зримо расстроился его тесть.
— Ну а все-таки? — настаивал тот, сдвинув брови.
— Прямо скажу тебе, Аполлоша, я ожидал от нее большего понимания. Я на нее надеялся, Аполлоша. Я все-таки на руках ее маленькую качал, холил, лелеял, ни в чем не отказывал… — жалобно заныл вдруг Автономов. — А она видишь как отплатила мне в трудные дни.
— Как? — четко спросил Аполлон.
— Как, как! Окрысилась на меня почище своей матери, кричала, скандалила. Трудно мне пришлось, Аполлоша. Такой зверский тандем!
— Сочувствую, Константин Павлович. Но Зинулю вообще-то можно понять.
— Не можно!
— Она вас любит и мать любит и переживает, что вы…
— Брось, Аполлоша! Все элементарно просто. Она рвет и мечет по меркантильным соображениям. Женщины! — безнадежно обобщил Автономов, разводя руками. — Этим все сказано! — И тут же воспрял духом. — Вон он, господин Четвергов, супротивник мой! Видишь, Анатоль, вон того коротышку с сигаретой? Он самый, хозяйчик здешних мест. Ну, ничего! Я ему… как это Окуджава говорил… попорчу весь уют!
— Вы с ним поосторожней, батя, — по-родственному сказал Аполлон. — Вы вчера, наверное, убедились, что он умеет блефовать.
— Мы тоже не простодыры! — воскликнул Автономов. Оба облегченно забыли о семейных делах. — Вчера я, конечно, зарвался, потерял лицо, как китайцы говорят, а сегодня хренушки! Вот моя подмога! — положил он руку мне на плечо. — Не подведешь меня, Аиатоль?
Я содрогнулся. Он, похоже, заранее возлагал всю ответственность за возможный проигрыш на меня. Что тут можно было сказать? Я лишь пожевал губами, буркнув нечто нечленораздельное.
— Ну, пошли! — вдохновенно скомандовал Автономов, но Аполлон попридержал его за локоть:
— Константин Павлович, минутку!
— Что, Аполлоша? — недовольно остановился тот.
— Не хочется вас расстраивать перед сражением, но обстоятельства вынуждают, — слегка смутился Аполлон.
— Говори!
— У меня возникли финансовые проблемы, Константин Павлович. Мне нужды деньги.
— Вот те раз! Когда успел продуться?
— Это не бильярд. Это сторонние дела. — Нежный румянец окрасил скулы Аполлона.
— Бабы? — радостно воскликнул его тесть.
— Нет.
— А что же?
— Ну, неважно что. Я впутался в одну аферу.
— Ох, некстати, Аполлоша! Ты же знаешь, у меня с Четверговым расчет. Да еще игра предстоит. Сколько тебе надо? — стал он озабоченным. Аполлон, напротив, оживился.
— А вы разве не знаете, сколько? Вы должны знать, сколько, — открыто улыбнулся он.
Автономов вскинул брови:
— Как я могу знать, сколько тебе надо? Загадками говоришь, Аполлоша.
— Почему загадками, Константин Павлович? Вы разве не вели подсчет наших совместных партий? Напомнить вам? — и он легким движением извлек из кармана брюк записную мини-книжку.
У Автономова в буквальном смысле слова отвисла челюсть, обнажились крепкие еще светлые зубы. Затем он забормотал: