— Ну, Константин, хват ты! Такую женушку приискал.
— Умеем! — хвастливо ответил Автономов и получил от Милены легкий, шаловливый шлепок ладонью по затылку.
Наташу мою, скромно сидевшую в сторонке, около книжных полок, увлеченно заговаривал, склоняясь к ней, какой-то молодой долговязый хлыщ с тонкими усиками, — наверно рыбводовец. Были здесь еще старикан с тростью, смазливая молодка и дама средних лет — тоже, по-видимому, рыбводовцы, приглашенные Миленой. Разношерстная компания, неудобоваримая какая-то, отметил я про себя. О ЧЕМ ГОВОРИТЬ БУДЕМ, АВТОНОМОВ?
Впрочем, водка, вино и шампанское быстро развязали языки. Громогласный генеральный директор Игорь Евсеевич оказался завзятым анекдотистом. Он не давал утихать смеху за столом и, багровея по мере выпитого, опасно раскрепощался, так что анекдоты его становились все соленей и смелей…
— Он скоро перейдет на мат, честное слово, — испуганно шепнула мне Наташа. Она выпила бокал шампанского за долгий период застолья, зато Сочинитель, томясь от скуки и своего несовпадения с компанией, налегал на водку. Наташа тревожно поглядывала на меня, но не пресекала явных моих поползновений надраться.
Хозяин Автономов тоже показывал пример активного пития.
Мы встретились с ним на кухне, куда я вышел перекурить в одиночестве. Он появился следом, нехорошо скалясь, точно челюсти его свела судорога.
— Ты чего сбежал? В гостиной можно дымить, — процедил он сквозь свой оскал.
— Отдыхаю от анекдотов твоего шефа и бабской болтовни, — объяснил я.
— Ишь ты! Не ндравятся тебе, выходит, мои гости?
— Как сказать, Костя… Не моя среда. Я привык к дружным писательским сообществам. Там могут бутылку разбить о голову, зато не заскучаешь.
— А здесь тебе, значит, скучно?
— М-да, тоскливо.
— Ну, иди домой. Иди, иди. Можешь убираться, — проговорил он с ожесточением.
Я тупо на него уставился: В ЧЕМ ДЕЛО? БЕЛЕНЫ ОН, ЧТО ЛИ, ОБЪЕЛСЯ?
— Ты что, Константин? Ты что это такой агрессивный?
— А то! Наприглашала Милочка всяких разных! Я этого жучка сейчас пинками выгоню! — вызверился он.
— Кого это?
— А ты не заметил, как он к Миле клеится?
— Да кто?
— А тот, что рядом с ней сидит. Молодой такой, усатенький. Я его в Рыбводе в глаза не видел. А она пригласила. Говорит, что новичок. С ней в одном кабинете сидит.
— Ну и что?
— Он клеится к ней, говорю тебе, тупица!
— Сам ты тупица ревнивая.
— Я НЕ СЛЕПОЙ! Только отвернусь, он руку кладет на спинку ее стула. Это как, а?
— Не ей же на спинку.
— Это все равно, что ей! — передернуло Автономова. — А под столом что происходит?
— Что?
— Может, он ей под столом коленку пожимает, прохвост!
— Ну ты даешь! Вот как ты о Милене думаешь.
— Я Милене верю. Она не позволит. А его сейчас выпру, чтобы не клеился.
— Не дури, дуралей. Поставь голову под кран, очухайся.
— Тебя не спросил, что мне делать! Ты за своей лучше следи. Не полагайся на то, что она тихая и смирная.
— Тьфу, дурак пьяный! — в сердцах сказал я.
Автономов щелкнул зубами, сглотнув наконец свой оскал. И исчез.
И не успел я докурить сигарету, как он снова появился. Не один, а в сопровождении этого самого долговязого, усатенького, у которого был недоумевающий вид.
— Не уходи. Будь свидетелем, — приказал мне Автономов. — Друг, тебя как зовут? Я что-то не запомнил, — обратился он к молодому рыбоводу, прикрыв дверь кухни.
— Геннадий. А что?
— А фамилия твоя?
— Птицын. А что? Что такое?
— А моя Автономов.
— Я знаю.
— Тебе сколько лет, Геннадий Птицын?
— Двадцать пять. А в чем, собственно, дело? — недоумевал тот, начиная нервничать.
— Ага, двадцать пять! — порадовался Автономов. — А мне пятьдесят пять, чуешь? Но я могу в два счета скрутить тебя и выкинуть за дверь. Сей секунд.
— Как? Почему? — отшагнул гость от жаркого дыхания хозяина.
А ты почему, сопля такая, нагло к ней клеишься на моих глазах?
— К кому? — заморгал глазами робкий Гена Птицын. А матерый Автономов вновь подступил к нему и замахал указательным пальцем перед его носом:
— Ты мне тут не финти! Я не слепой! Ты на работе к ней клеишься, говори честно?
— Да к кому? — прошептал бедняга.