— И тяпнуть полстакана «Столичной» с перцем?
— Это уж как знаешь. А лучше вызови Милену. Она облегчит твои страдания.
— Нету ее! — проскрежетал Автономов. И заперхал, закашлял.
А и где же она?
— На каком-то региональном совещании. Только к вечеру освободится.
— Так ты ее видел или не видел?
— Говорю, на совещании. Как я мог ее видеть? А ты свою видел? — осведомился он.
— А зачем мне ее видеть? Придет — увижу.
— Ну, Милена придет — я тоже увижу. А ты не навестишь больного на дому? — устало прокряхтел он. А ведь несколько часов назад был свеж и деятелен!
— Извини, Костя, я тоже что-то неважно себя чувствую. Не по себе мне. Похоже на отравление… («чем?»). Забрел вот в писательскую, а сейчас пойду домой и залягу.
— Ну, давай. Звони, если что. Домой.
— И ты звони, если что.
Так мы распрощались, отчужденно, в общем-то, каждый занятый своими внутренними катаклизмами…
В четыре часа, в обычное время прихода с работы, Наташа не появилась. В шесть тоже. В седьмом часу я позвонил ей на квартиру. Опять ответил Сергей, ее сын, но на этот раз он закричал:
— Мама, тебя! — И через минуту-другую она взяла трубку.
— Да. Слушаю. Але!
— Внимательно слушаешь? — уточнил я, и наступила пауза. Затем она спросила, зачем я звоню и что я хочу ей сказать.
— Ну, собственно, мы могли бы побеседовать у меня, — ответил я. С придыханием получилось. — Ты разве не собираешься сюда?
— Пока нет.
— Как это понять, Наташа?
— Я должна успокоиться и все обдумать, — донесся до меня ее слабый голос.
Вот как! А ночью у тебя не было для этого времени?
— Ночью я ухаживала за своей подругой.
— Что ты делала? Повтори, пожалуйста.
— Моя подруга заболела. Она живет одна. Я за ней ухаживала, — исправно объяснила моя собеседница.
— И как зовут твою подругу? Иваном? Борисом? Аполлоном? — назвал я первые пришедшие в голову мужские имена.
— Ее зовут Ольга.
— Хорошее имя. Старославянское. Познакомишь меня с ней?
— Не думаю, что это необходимо. У меня может сбежать молоко на кухне.
— Хочешь, чтобы я положил трубку? Сейчас положу. Но скажи все-таки, когда мне тебя ждать?
— А ты не жди. Так будет легче и тебе, и мне. И не звони, пожалуйста, некоторое время, хорошо?
— Постараюсь, — пообещал я. — А ты сегодняшнюю ночь тоже проведешь у подруги?
— Нет, я буду дома, — не приняла Наташа подтекста этой фразы. Ту-ту-ту! — пошли гудки отбоя.
ЧТО Ж, ВСЕ ПРАВИЛЬНО. В МОЛОДУЮ И ЗРЕЛУЮ ПОРУ Я ПЕРВЫМ УХОДИЛ ИЗ ДОМА, А ТЕПЕРЬ МЕНЯ БРОСАЮТ НА ПРОИЗВОЛ СУДЬБЫ. Подруга, ха-ха! Знаем мы ваших так называемых подруг! А собственно говоря… разве я не тосковал в последнее время по своему привычному образу жизни? Чего же, спрашивается, мечусь по комнате и бешусь, подобно неразумному Автономову?
… который позвонил мне в девять часов вечера и совершенно осипшим голосом сообщил, что его Милена до сих пор не пришла домой. Впору бы захохотать от таких совпадений, от аналогичности наших ситуаций, но я сдержался и спросил, звонил ли он родителям Милены — может быть, она там?
Да, он звонил. Он звонил, просипел простуженный Автономов, и родители сказали, что Милена заходила около шести, привела дочку и оставила ее у них, а сама — так она сказала — поспешила к заболевшей подруге.
Тут уж я задохнулся от смеха — еще бы! Но Автономов его не услышал, ибо я захохотал внутренне. А вслух успокоил его:
— Ну, пошла и пошла! Какая в этом трагедия? Как ты себя чувствуешь?
— Слышишь, хриплю? Глотку дерет. Температура тридцать восемь и пять. А она, видишь ли, подругу лечит! Какая подруга? Кто она? Нет у нее настоящих подруг. Вранье это!
— А может, и не вранье, Костя. Подожди, не паникуй. Лекарства у тебя есть? Жаропонижающее, к примеру?
— Есть, есть, да что толку!
— Ну, хочешь я приду? Поухаживаю за тобой.
— Так твоя тебя и пустит! Как же!
— Пустит! Почему не пустит? Наташа! — крикнул я как бы в сторону, как это иногда делают артисты в спектаклях. — Автономов заболел. Я схожу проведаю беднягу, ладно?
— Ну вот, разрешила, — сообщил я в трубку. — Она у меня покладистая, не то что твоя Милена. Жди. Скоро буду.
— Спасибо, Аиатоль. А то я тут испсиховался.
— Держись, Костя. Приеду, и будем вместе психовать, — пообещал я.
На дорогу понадобилось тридцать пять минут. Я проделал весь путь пешком, чтобы сэкономить на автобусе. Зато потратился в ларьке на бутылку «Столичной» местного производства (апробированная!) за двенадцать тысяч рублей.
Автономов выглядел действительно больным. Его глаза сухо блестели, а лицо было багровым от жара. Оно, показалось мне, как-то трагически осунулось. А голос… Это был уже не голос, а какофония свистящих, сопящих и хрипящих звуков.