Мы поставили его на ноги и повели, обмотанного простыней.
— Халат застегните, — бросил я Милене. — Здесь медпункт есть?
— Не надо ничего… пройдет, — слабо отверг медпомощь Ростропович.
И тут я увидел Автономова. Он стоял на углу дома. Да, он стоял на углу дома, скрестив руки на груди — честное слово! — скрестив руки на груди, как какой-нибудь чемпион мира, и поджидал нас.
— Костя, уйди, пожалуйста, — страдальчески попросила Милена, когда мы приблизились.
— Ну что, получил свое? — обратился Автономов к Ростроповичу. — Скажи спасибо, что жив остался. И ты, сучка, скажи спасибо, что жива осталась. Анатоль, оставь их, поехали! Пусть дальше милуются, — великодушно разрешил он.
— Да, Анатолий… уведите его, пожалуйста, — взмолилась Милена.
— Не нужна помощь?
— Нет, не нужна.
— Ну, хорошо. Держите сто. — Я отпустил Ростроповича и на всякий случай прикрывал их, пока они не исчезли за углом. Затем повернулся к растерзанному, но непонятно оживленному Автономову: — Тебе умыться надо. Лицо в крови.
— Это ничего, это ерунда! А как я его, а? Полетел, как птичка, а?
— Молодец, молодец. Пошли.
— Жаль, что этой сучке всего пару раз вмазал, да и то слегка. А этот как птичка полетел, а?
— Как птичка. Пошли.
— Хорошая получилась разборка, а?
— Хорошая. — Я подхватил его под руку и повел.
— Прямо в постельке их прихватил, — загордился Автономов.
— Молодец.
— Я же тебе говорил, что она блядует. Говорил я тебе, Анатоль?
— Говорил.
— А ты не верил. Спорил со мной. А Райка-то права оказалась. Она всё-о раньше всех знает. Как птичка полетел, а?
— Как птичка.
— Может, вернуться и продолжить, а?
— Нет.
— Ладно, пощажу. Пусть милуются, блядуются. Я свое взял, мне больше не надо. Как птичка полетел, а?
— Как птичка.
— Со мной шутки плохи, скажи, Анатоль?
— Да уж.
— Мог и убить, да пощадил. Но какова блядушка, а? За что она меня так, Анатоль? За что?
— Ладно, забудь.
Мы подошли к колодцу. Автономов присел на сруб, достал сигареты, собираясь закурить, и вдруг тяжело зарыдал.
Разумеется, мы отоварились в местном магазинчике и тут же покинули этот предательский поселок. Мы прошли пешком пять или семь километров до прибрежной трассы. Автономов шагал впереди совершенно автономно, точно меня не существовало в природе. Я не мешал ему думать свои думы, ибо собственные тревоги, высокопарно выражаясь, теснили сердце. А ПОЧЕМУ? А ЗАЧЕМ? Мы, пенсионеры, испытываем преувеличенный страх перед всякими житейскими неурядицами и бедами, которые, в сущности, ничего не значат на нашем главном и конечном направлении. Мы переживаем, в сущности, по мелочам. Мы с беспокойством думаем о задолженности с квартплатой, забывая о скором вечном поселении ТАМ. Нам щемят душу образы Натальи Георгиевны Маневич или Милены Самсоновны Никитиной, когда, может быть, вскоре необыкновенные девы-небожительницы будут ублажать нас. Мы, пенсионеры, боимся жить с вдохновением на последнем участке пути, подменяя его старческими душевными трепыханиями, паникой, бессонницей…
Таким образом прибрели к морю, спустились с дорожной насыпи. Здесь Автономов вспомнил обо мне. Он остановился.
— Гляди-ка, Анатоль, какое бревно. Вот на него давай и сядем. По-моему, подходящее бревно. Как считаешь? — озабоченно спросил он.
— Считаю, что подходящее.
— И я считаю, что подходящее. А ты как считаешь?
— Сказал же, подходящее. Не талдычь!
— Вполне подходящее. На него и сядем, — бредил Автономов.
Мы расположились на бревне, стали открывать пиво, водку, раскладывать на газете закуску. При этом Автономов говорил:
— Вот это сыр, Анатоль. Это колбаса.
— Неужели? — удивлялся я.
— А вот это местный хлеб. Я всю дорогу знаешь о чем думал?
— Не знаю.
— А хочешь знать?
— Не очень.
— Почему, Анатоль?
— Потому что я всю дорогу тоже думал. А мне мои мысли кажутся интересней твоих, — безжалостно пояснил я.
— Видишь, какой ты эгоист, — укорил он меня. — Я думал, всю дорогу мучительно думал, Анатоль, почему она так со мной поступила.
— Давай закроем эту тему, Костя. Ей-богу, и тебе легче будет, и мне.
— Ладно, больше ни слова об этой подлючкс! Не заслуживает она моих слез и переживаний. В конце концов, свобода — великое благо, скажи!
— Ну еще бы! Мне ли не знать.
— Нет, ты сейчас не свободен. У тебя есть твоя Натали.
— БЫЛА, — сказал я. Наконец-то признался. И выпил свою дозу водки. А он застыл с пластиковым стаканчиком в руке.