Во всей своей полынной горечи
РАССКАЗЫ
ФРОСЯ И ПРЕДСЕДАТЕЛЬ
Как только дверь конторы за председателем захлопнулась, Фрося тут же хотела уйти. В первую минуту ее удержало то, что она пообещала подождать. Собственно, она просто молча кивнула, когда Роман Андреевич притормозил «газик» возле правления и сказал: «Я тут заскочу на минутку к соседу…»
Фрося сняла косынку, вытряхнула и повязалась вновь, поглядывая в продолговатое зеркальце над ветровым стеклом. Личико у нее маленькое, веснушчатое, как яйцо зарянки: ржавчиной присыпана только верхняя часть — густо, всплошную на лбу, пореже у переносицы и на круглых щеках, а у губ, на подбородке уж и вовсе ничего нет, ни крапинки. И шея чистая, белая, без единого пятнышка. Никакой загар Фросю не берет, за все лето разве что чуток порозовеет, и только. Помоложе была — хотела вывести веснушки, кремами мазалась. А теперь ни к чему. Сорок лет — бабий век.
Она вздохнула, заглянула в корзину под платок: не опрокинулась ли банка с медом. Нет, все на месте.
Мимо в село проехала машина. Поодаль у двора, оседлав красную «Яву», раскорячив ноги, какой-то парень точил лясы с девкой, повисшей на жердяных воротах. Долго и нудно тарахтела по булыжнику порожняя телега, кидая расхлябанным задком. Снизу, от плотины, долетали мельничный гул и плеск воды. Через дорогу напротив конторы — кирпичная школа, огороженная штакетником. На пустующей площадке сидела на буме русоголовая девочка лет шести. Было еще рано, длинные тени наискосок пересекали улицу. На кленах за школой оголтело верещали воробьи. Девочка — вся в солнечных лучах — болтала босыми ногами и пела про солдата, который вернется, и про любовь, что сильнее всех разлук…
Та обида, которая переполняла все Фросино существо, хотя и не растаяла вовсе, но отступила как-то, стушевалась, и Фрося уже не чувствовала себя такой одинокой и несчастной, как в ту минуту, когда председатель, оставив ее в «газике», скрылся за дверью — и прохожие здоровались, и знакомые попадались, окликали. В машине попахивало теплым бензином. Прежде этот запах вызывал у Фроси ощущение уюта и устроенности, а сейчас и сам Роман Андреевич, и коробка папирос, оставленная им на сиденье, и воткнутый ключ с цепочкой и брелоком в виде колеса, и баранка, и даже этот запах бензина — все решительно здесь казалось чужим, враждебным. Нет, оказывается, обида не затухала, она точно вышелушивалась, освобождаясь от случайных фраз и обретая ясность. «Ты свое получила?.. А сейчас другим не мешай!» Он сказал это напоследок с той прямотой, которая идет от сознания своей власти и непогрешимости. Сказал, как в душу плюнул. Неужто он и вправду думает, будто она выскочка, ради славы старалась?
Нет, так просто Фрося уйти не может, потому что как же жить тогда? Хотя что она может добавить к тому, что уже было сказано в пути с глазу на глаз?
За селом у развилки дорог она постояла немного, выглядывая попутную машину, а потом решила идти пешком, пока нежарко. Авось какая-нибудь да подвернется: может, карьерная, может, сельповская. На колхозную надежды не было, сейчас у них един маршрут — элеватор.
Утро было росное, солнечное, звонкое. Впереди в стороне курились в легкой дымке околицы Хомутинец, в поле по балкам еще пластался туман, недвижимой узкой полоской стоял у кромки синеющего леса, вздыбившегося по взгорью, — издали казалось, будто лес горит. Справа щетинилось стерней холмистое жнивье с кучами соломы из-под комбайна. Село провожало Фросю криком грачей, разноголосым хором петухов. Ухабистая пыльная дорога впереди была пустынна.
Еще издали Фрося узнала председательский «газик», выскочивший из лесу, и тогда свернула на обочину, пошла быстрее, уже больше не оглядываясь, будто ей дела нет до того, кто и куда едет. Меньше всего она рассчитывала на эту встречу. Может, еще свернет куда-нибудь?
Нет, не свернул, настиг в два счета.
За рулем сидел сам председатель, Роман Андреевич Бурлака, седеющий, бровастый, чуть грузный мужчина.
— Садись, подвезу, — пригласил, открыв дверцу. — Далеко?
Фрося стояла в нерешительности, не смея ни принять приглашение, ни отказаться.
Пыль наползла, окутала ноги, прохладная еще, не прогретая солнцем.
— Да садись ты, раз говорят! — уже сердито приказал Бурлака. — А то ведь глухому две обедни не служат. Корзину вот сюда поставь.
Фрося села, подобрав юбку, но корзинку не убрала, оставила на коленях.
— Давно хотел поговорить с тобой, да все недосуг. А теперь оказия: сядем рядком да потолкуем ладком! — неожиданно весело, по-скоморошьи сказал Бурлака, когда машина тронулась, и краем глаза окинул корзину, увидел горлышко бутылки, заткнутое кукурузным початком, обернутым в тряпицу. — В гости собралась, что ли?