После ухода Стасика и Юрки у стола невесть откуда появляется маленькая собачонка неопределенной породы, белая, с желтыми подпалинами. У нее умные старческие слезящиеся глаза, отвислые сосочки на вечно тощем животе. Она осторожна и пуглива. Не спеша деликатно принюхивается к запахам у стола, задирает морду, нюхает воздух. Затем обследует палатку Юлия Семеновича, шаткий столик, кое-как сколоченный из дощечек тарного ящика. Наконец она возвращается к своей палатке, стоящей рядом со Стасиковой, и, свернувшись калачиком, ложится у входа.
Палатка хозяев Эмки — самая невзрачная в ряду. Возле нее — ни машины, ни мотоцикла, ни даже примуса. Хозяйка ее, Анна Ивановна, приехала как-то из Херсона вечерним автобусом — с рюкзаком и собачкой. Стасик и Юлий Семенович общими усилиями поставили ей палатку, пригласили к столу (народ тут, на берегу, компанейский). Анна Ивановна, к общему удивлению, вытряхнула из бездонного рюкзака бутылку шампанского, в которой оказался… самогон. Мужчины посмеялись, но отказываться не стали, А через день тем же вечерним автобусом приехали и две девочки Анны Ивановны, Зилька и Таня, вовсе непохожие друг на друга, потому что, как скоро стало известно, произошли они на свет от разных отцов.
Целыми днями Анна Ивановна, закутав все еще миловидное лицо платком, жарилась на солнце, валяясь на песке, спала или дремала, лениво переворачивалась, разомлевшая, полная, подставляя нескромным подчас лучам свое богатое тело. Девочки ее питались преимущественно арбузами и помидорами. Но чем питалась Эмка — это было загадкой, поскольку ни арбузов и ни помидоров собаки, насколько известно, не едят. Впрочем, Юрка как-то уверял пацанов, что видел однажды, как Эмка грызла арбузную корку. Стасик называл Анну Ивановну «дамой с собачкой», и в ответ на это соседка не обижалась, расплывалась в улыбке, то ли потому, что ей казалось лестным это сравнение с чеховской героиней, то ли, может, она вовсе и не подозревала о существовании рассказа и ей просто нравилось это словосочетание. Временами она смотрела на рослого мускулистого Стасика с нескрываемым интересом, и Валя, Стасикова жена, втайне ревновала ее к мужу.
Юлий Семенович выбрался из палатки, поставил транзистор на столик, потянулся, оглядывая море, берег, небо. Был он худощав, с впалой грудью, на которой курчавился седой островок волос, тонконог, с облупленным носом.
— Ну что ж, Варвара Петровна, — сказал громко, так, чтоб слышно было в палатке, — начнем новый день. Начнем, ибо начало уже еси.
Станислав — Юлию Семеновичу: «Мода пошла у нас — собак заводить. Повальная эпидемия! Человек обзаводится живностью не из внутренней потребности, а — соседка вон завела, а я, мол, чем хуже? Часто такие истории с приобретением собачек заканчиваются трагически. Для животных, конечно. Пока еще щенок — все в нем мило, все восторг вызывает: и как прелестно из блюдца молоко лакает, и как забавно шлепанцы по комнате носит. А подрастет — у нее, у собаки то есть, появляется естественная потребность к общению с себе подобными и так далее. Это уже хлопотно. Или просто даже надоест возиться — купать, кормить, прогуливать. И милую собачку выставляют за дверь. Ночует на подстилке-половичке в коридоре, проходишь, а она дрожит от холода и такими глазами на тебя смотрит… И не ведает своим собачьим умом, что хозяева голову ломают, как избавиться от нее, кому сбыть. А с чего началось-то? С тяги к «культуре» в кавычках. Кстати, понятие о культуре у нас узколобое, если можно так выразиться. Кое-кто маракует так: напялил на себя шелестяще-блестящие импортные одежды — нейлон, поролон и прочую синтетическую дрянь — и все, значит, я уже, мол, сама культурность и интеллигентность! А за стол сядет — вилкой в хлебницу тычет. А самомнения, а чванства, а апломба сколько! А в голове — ну хоть шаром покати. Голо! Пусто! Я иногда даже начинаю думать: скверно, что жить мы стали богато. Поймите меня правильно. Прежде, было, интеллигента за версту узнаешь. А сейчас попробуй отличи его. Дудки! Одеваются все одинаково — так сказать, грани стираются… Не отличишь, пока рот не откроет. Ну а как только рот раскрыл — тут-то сразу и выдал себя с головой. Я был как-то у друга, квартиру он получил в новом микрорайоне. Да, так стоим мы, значит, на балконе, курим, о том о сем травим. Гляжу — из подъезда напротив дама вывела собачку на прогулку. Интеллигентная вроде дама, одета с шиком. Ну, отвязала собачку, пусть, мол, тварь побегает. И сама на окна исподтишка посматривает: видите ли, и мы не лыком шиты. Культурно, мол, живем. Ну собачка побежала, обнюхивает то, се, ножку поднимает. А тут откуда ни возьмись — дворняга, рослая, неуклюжая. Бездомная, видно. И к этой собачке, значит, знакомиться… А моя дама как заорет: «Пушо-ол! Пушо-ол вон!» И давай камни в дворнягу швырять, да еще так заправски, как самая что ни есть деревенская баба. В этом «пушо-ол», заметьте, вся социальная эволюция человека: сама из села и недавно притом, квартиру загромоздила полированной мебелью, одевается по-модерновому, завела терьера и думает с умилением, какая она теперь городская. А домашние у нее едят только на кухне, чтоб мебель не попортить, а если гости, то, когда выпьют, горланят на весь микрорайон: «Ой, гиля, гусоньки, на став!» А то еще вывалятся во двор и давай под гармошку задами трясти, ухать… Зол я на городского обывателя. Я что в человеке ценю? Ценю, когда он остается самим собою, не лезет из кожи вон, чтоб показать себя лучше, чем он есть на самом деле. Фальши не терплю, показухи в быту да и вообще (а кому она нравится?). В человеческих отношениях уважаю простоту, доброжелательность. И естественность. Зачем тебе та же собака, к примеру, если для тебя она просто символ семейного процветания, рекламы вроде? Нашей Анне Ивановне эта Эмка нужна? Как корове седло и как рыбке зонтик. Голодная ведь, смотреть жалко. Но — мода!..»