И вдруг он обнаружил, что руки нет. Она исчезла незаметно. Белов даже растерялся. Ему не приходило в голову, что руку можно просто убрать, что незнакомка может просто выйти.
Он повернулся.
Автобус стоял, и последние пассажиры из числа тех, что выходили, уже покидали заднюю площадку.
Белов кинулся к выходу, бесцеремонно расталкивая стоящих в проходе. Дверь захлопнулась у него перед носом.
— Проснулся! — насмешливо заметила дебелая тетка с авоськой. — Сидел до последнего… Нет чтоб место уступить!
Что-то удержало Белова от дальнейших энергичных действий. К чему эта запоздалая поспешность, с которой он кинулся вслед за незнакомой женщиной? Чтоб взглянуть на нее? А если разочаруется? Пусть уж она останется в его памяти такой, какой он ее себе представил: черная ночь под ресницами и на губах, чужих, непознанных, невысказанные слова… Таинственная и прекрасная, созданная свободным воображением.
Он приник к заднему стеклу без всякой надежды увидеть ее. Возле остановки никого уже не было… Расстроенный, он отыскал взглядом кресло, в котором сидел. Вон и полнотелая молодуха со взбитой прической, и старик впереди с мятым, будто изжеванным ухом, и поручень, за который она держалась… А рука? Полно, уж не померещилось ли, не приснилось ли все? Но отчего тогда такая светлая, необъяснимая грусть у него на душе?
…Как-то он заглянул дома в чулан и услышал размеренный стук будильника, который без движения пролежал возле банок с вареньем много лет. Этот дешевый будильник прежде часто капризничал, его трясли, переворачивали, клали и так, и этак, потом жена отдала его детям, а когда и им игрушка надоела, он угодил в кладовую. О нем забыли, и вот он неожиданно сам напомнил о себе — ни с того ни с сего взял и пошел, точно это было живое существо, в котором пробудилась жажда жизни.
Сейчас Белов, смятенный и встревоженный, чувствовал себя в чем-то похожим на этот будильник. Так что же, собственно, произошло? И ведь не вожделение владело им — этого и в мыслях не было. Откуда же это беспричинное томление, ощущение невосполнимой утраты? Не оттого ли, что ушла незнакомка непознанной, унесла с собой тайну естества своего и, может, навсегда?
Этого он не знал. Знал лишь, что постоянно будет жалеть, что не увидел ту, что стояла за его спиной в непосредственной от него близости и невзначай подарила ему одно из тех чудесных мгновений, на которые не так уж и богато повседневное бытие.
РЕВИЗИЯ
Гостьбе уже был виден конец, и потому в понедельник Марина с утра принялась за дедовы шмотки. Подобные операции проводились ею в каждый приезд и отличались разве что размахом: старея, отец все больше запускал свое немудреное холостяцкое хозяйство.
Дед сидел на привычном месте под орехом и, согревшись на солнышке, подремывал, клевал носом, время от времени вздергивал седую голову и подозрительно, помутневшим от дремы взглядом осматривал двор, возившихся у сарая внуков.
— Немного наведу там у вас порядок! — прокричала Марина, склоняясь к старику и показывая рукой в сторону хаты.
Дед Михалко вздрогнул, немо уставился на дочь и приставил к уху ладонь ковшиком.
— Уберу у вас, говорю, немного! — повторила Марина громче, приблизившись к самому уху, крупному, с мятой морщинистой мочкой, заросшему жестким волосом, точно степная балка терновником. — А то там у вас в постели уже скоро волки начнут выть!
— Ага… — понимающе, с посольской солидностью кивнул дед белой, как молоко, головой.
За долгие годы тугоухости своей он привык поддерживать непонятный разговор при помощи многозначительного универсального «ага», произносимого, правда, частенько и невпопад. Домашние, конечно, знали о том, что дед лишь притворялся понимающим, и не очень-то верили этому «ага».
— Ваши бебехи пересмотрю, может, постирать еще что надо! Просушить!
— Хай там оно будет! — поняв наконец, разом просиял дед Михалко и махнул рукой с беспечностью удалого молодца, которого житейские мелочи нисколько не заботили. — Голову будешь морочить… Хай там будет!
— Погниет же все! — продолжала Марина кричать, глядя поверх дедовой головы на Виктора, мужа, входившего во двор с полными ведрами воды. — Я пока у вас в комирчине погляжу, а вы скрыню свою откройте!
— Ага…
— Да не «ага», а сундук… скрыню, говорю, откройте!
— Скрыню?
— Ну да! Там же мыши, должно, источили все в труху!