Богдан Гусак, зять старухи Мартыненчихи, приехал как-то из города, где работал на агрегатном заводе, и привез четыре гидронасоса, новеньких, изготовленных, как он уверял, на экспорт. Бригадир тракторной бригады пообещал поставить магарыч за такую дефицитную вещь и доложил о насосах председателю. Было совершенно ясно, что гидронасосы Гусак, враль отчаянный и пройдоха, украл. Но до таких ли тонкостей, когда тракторам позарез нужны эти проклятые насосы! Гусак не стал торговаться и заламывать втридорога (каждый из насосов стоил, по его заверениям, восемьдесят целковых), он запросил лишь два воза сена для тещи. Сошлись на четырех центнерах: дело происходило в феврале, и каждый навильник сена был на вес золота. Гусаку выделили ездового с подводой. Однако Прокоп, оказавшийся у остатков клеверного скирда, запретил брать сено без ордера. Сколько его ни убеждали — и Гусак, и ездовой Барамба, — Прокоп настоял на своем: подвода ушла порожняком. Остыв после препирательств и поразмыслив, Прокоп решил, что поступил глупо, ибо каждому понятно, что официально оформлять краденые вещи и выдавать сено за них Ковтун не вправе. Летом за каждый из четырех насосов можно было, не торгуясь, по возу отвалить. Демешко, бывало, и не такие операции проворачивал… Прокоп даже не мог взять в толк, с чего это он вдруг заартачился, стал на дыбы? Хотел насолить Ковтуну? Или доказать, что он, Прокоп, несокрушимый ревнитель порядка? Пожалуй, и ни то, и ни другое, и если бы не торжествующая рожа самого Гусака, не его откровенная бесцеремонность, инцидента, возможно, и не было бы.
А на другой день утром объездчик и председатель повстречались у арки. Ковтун остановил машину и, открыв дверцу, не вылезая, сказал, чтоб Прокоп зашел через полчаса к нему в кабинет. Прокоп явился часа через три, в полдень: не велик пан, может и обождать! Привязав Гнедка, еще покурил на крыльце, побалагурил с шоферами, собиравшимися на какие-то занятия — пусть из своего окна полюбуется, а то небось мнит, что Прокоп будет спешить, аж спотыкаться. Нехай привыкает!
— А, пришел-таки… — сказал Ковтун, как только Прокоп переступил порог председательского кабинета — небольшой комнаты с планами полей и графиками на стенах, образцами злаковых в углу (еще с осенней выставки, должно). У двери на старом диване, купленном еще при Демешко, сидел, нахохлившись, точно воробей в ненастье, маленький носатый зоотехник Феофилактов.
— Ты что ж это, артист, мои распоряжения отказываешься выполнять? — не поднимая головы, спросил Ковтун, перекладывая какие-то бумаги у себя на столе.