Через несколько дней Прокопу принесли из школы записку с требованием немедленно явиться к директору школы. Пошла, как всегда, Анюта и, возвратясь, рассказала, что произошло. Оказывается, Толька, комсорг класса, избил одноклассника, позволившего себе сальную шуточку по поводу его, Прокопа, бедственного положения. Анатолия на десять дней исключили из школы, вынесли строгий выговор по комсомольской линии.
«Ничего, отдохнешь зато, — сказал объездчик сыну. — Молодец, правильно сделал: никому не спущай!»
«Правильно, да? — внезапно окрысился Толька, и на глаза его навернулись злые слезы. — Что вы понимаете?… Мне надоело каждый раз из-за вас… Надоело, чуете?!»
И он выскочил из хаты, хлопнув дверью.
Прокоп не воротил сына, не взгрел за дерзость, и не потому отнюдь, что руки были еще перебинтованы… Он долго сидел у окна, виновато опустив голову, дивясь тому, как это он, Прокоп Багний, дошел до такой жизни, чтоб слышать от шестнадцатилетнего сопляка непочтительные слова в свой адрес и при этом даже пальцем не пошевелить, чтоб наказать негодяя за неуважение.
После того случая наметившаяся в отношениях с сыном трещина стала расти с каждым днем. Невинные на первый взгляд насмешечки, истинный смысл которых родитель не всегда схватывал сразу, а погодя какое-то время, когда возвращаться к сказанному было поздно, а то и прямое неповиновение, которое ничем сломить нельзя, упрямство и ожесточенность, — все это новое в сыне озадачивало Прокопа, но ровно настолько, чтоб решить благодушно: «С перцем, поганец, весь в меня пошел!» Однако когда Толька в домашних ссорах родителей стал принимать сторону матери, Прокоп выходил из себя.
«А ты мне что за судья?! — наливался он гневом, и все складки лица, казалось, бугрились, взбухали от негодования. — А ну цыц, халява, цуценя! Яйцо курицу не учит! А невмоготу если — сбегай за хату и замри, чтоб больше я и голосу твоего не слыхал, а то накостыляю по шее, защитник, тудыть твою!..»
«Может, и накостыляете, вам что? — спокойно отвечал сын. — Только я вам это когда-нибудь припомню, так и знайте!»
А однажды Толька пришел из школы и сообщил, что дали домашнее задание: написать сочинение о родителях или родственниках, участниках войны.
«Расскажите, как вы воевали. Если фотографии есть, можно наклеить. Там у вас что-то было…»
«Про меня, что ли, писать будешь?» — подивился Прокоп. Он был польщен.
«А то про кого же! Не про дядька Якима или Тодора, если про батька можно…»
Был в году один праздник, который объездчик Прокоп Багний выделял особо, ибо считал себя пусть и в ничтожной мере, но все же причастным к его основанию. Когда он в новом пиджаке, при наградах, выбритый, пахнущий одеколоном, сидел в президиуме на клубной сцене среди других ветеранов войны, неузнаваемо степенный, отрешенный от обыденной мелочной суеты и будто очищенный от житейской скверны, односельчане готовы были простить объездчику многие обиды и прегрешения. Да Прокоп и сам чувствовал, что странные перемены происходили в нем самом в эти дни, он словно вырастал в собственных глазах, проникался уважением к собственной особе, и чем больше увеличивалось временное расстояние между сегодняшним и фронтовыми годами, тем значительней представлялось все то, что было лично им пережито тогда, в войну. Те трудные годы были частью ею жизни, притом лучшей ее частью, потому что наполнены были ясным, понятным содержанием, чего нельзя было сказать о последующих: какой-то, черт бы его побрал, Демешко, отнимавший у баб серпы и мешки с травой и налагавший штрафы за малейшую провинность, и он, Прокоп, его подручный, гонявшийся за теми же бабами с вязанками, гичкой или бураком… Да он просто вбил себе в башку, будто делает что-то нужное, что пользу государственную блюдет, а если разобраться, то он просто порченый орех: с виду крепкий, а раздавишь — внутри одна плесень. Конечно, и в войну была своя обыденщина, военная, но с годами она, точно шелуха на ветру, отсеивалась, отлетала, забывалась, и оставалось главное — четкий, не вызывавший никаких сомнений смысл, сообщавший всей военной жизни разумность, содержательность. А потом? Как же так получилось, что потом, когда кончилась война, обмельчал, спаршивел Прокоп Багний? Что-то, видимо, делал он не так, а что, где и когда?